Алексей Павлов - Иван Украинский

Он чему‑то улыбнулся, продолжал:

— Наслушался я речей, вместе с другими делегатами довелось повоевать и с корниловцами.

— А кто и как выступал на съезде? — стал допытываться Украинский.

Лицо Фастовца, оттененное черными усами и аккуратно подстриженной бородкой, построжало, он произнес:

— Полуян, Вишнякова, Волик и другие большевики говорили толково, призывали делать то, что сейчас необходимо — укреплять Советскую власть на местах, создавать на селе земельные комитеты, отбирать землю у богачей и передавать беднякам, национализировать промышленность, транспорт, банки, повышать боеспособность

Красной Армии, пресекать спекуляцию. Большинство решений съезда принято в духе ленинских декретов.

— Приятно слышать, — не скрывая радости, сказал Украинский. — Что еще решал съезд?

— Избрал областной исполком из 30 человек, создал продовольственную, военную и другие комиссии. Можешь поздравить и меня — я введен в состав областной комиссии почт и телеграфа.

Фастовец лишь на шесть лет был старше своего земля- ка — станичника, знал его давно и держался с ним по — дружески. Взаимная приязнь вносила в их беседу доверительность и искренность. Зная, что у Семена Пантелеевича и грамоты больше, и кругозор пошире, Украинский, сам того не подозревая, стремился заполучить от него сведения и разъяснения, которые бы могли прояснить многие злободневные, но еще не до конца понятные вопросы.

Особенно занимала его линия поведения представителей небольшевистских партий — эсеров, анархистов, меньшевиков. В их программах он все еще не мог до конца разобраться. Вроде бы все они стояли за народ, звали его к светлому будущему, а на деле их политика шла вкривь и вкось и зачастую смыкалась с политикой кадетской партии.

Не удержался, спросил Фастовца:

— Ну а что предлагали краснобаи?

На лице Семена Пантелеевича явственно проступила усмешка, положив руку на плечо собеседника, он сказал:

— Комедианты. Ни больше, ни меньше. По вопросу о Брестском мире выступал один анархист от своего областного бюро. И что ты думаешь? Он заявил, что подписывая мир, мы тем самым своими руками удушаем русскую революцию. Дескать, анархисты не выставят большевикам высокую оценку за такую политику.

Мгновение помолчав, Фастовец сердито закончил:

— А мы в их оценке не нуждаемся. Правда на стороне Ленина. Он учел всю сложность обстановки.

Встретил тогда Иван и своего новорождественского знакомца Михаила Петракова. Тот находился в отряде Кочубея, занимавшего в дни боев с Корниловым участок неподалеку от Черноморского вокзала, под прикрытием зазеленевшей рощи.

— Когда на нас поскакала конница генерала Эрдели, — делился своими еще не остывшими впечатлениями Петраков, — мы на полном карьере пошли в контратаку. С нами

рядом дрались конники Мироненко и Воронова. Сеча была знатная. Беляки не выдержали, повернули коней назад. Наш командир отряда Ваня Кочубей дрался, как лев. Он рубал беляков саблей и валил выстрелами из маузера. Прямо артист — циркач, так у него здорово все получалось.

Потом Петраков сообщил, что ему достоверно известно о предстоящей переброске многих отрядов на Ростовский боевой участок, в район Батайска, где наряду с белогвардейцами придется, как он выразился, дубасить обнаглевших немцев, пускать им «юшку из носа».

В тот апрельский победный день Иван побывал на городском кладбище, куда свезли всех убитых для опознания. Тут вповалку лежали и мертвые красноармейцы, и погибшие корниловцы. Стоял сплошной плач. Жертвы были большие с той и другой сторон. Только коммунистов пало в боях 250 человек, четверть всего состава городской партийной организации, а все потери достигали, как уже говорилось, 2500 человек. Много полегло в ожесточенных атаках корниловских фанатиков. Они перли напролом и — платились жизнями. Большинство погибших были уже похоронены, а оставшуюся часть убитых со всех позиций свезли теперь на окраину города, к кладбищу, чтобы предать земле. Очень многие екатеринодарцы, принадлежавшие к противоположным классовым лагерям, опознавали среди трупов то сына, то мужа, то отца. Красноармейцев торжественно хоронили в братской могиле, родители и родственники белых забирали своих покойников и, стараясь не привлекать к себе большого внимания, опускали их прах в землю подальше от захоронения красных бойцов.

В минуту этого всеобщего человеческого горя, с разных полюсов пришедшего к разным людям, слух Ивана Украинского резануло громкое восклицание какого‑то господина с тросточкой:

— Как жаль молодые жизни погибших партизан!

Иван это слово применительно к белогвардейцам уже

встречал в одной из новых советских областных газет и, не разделяя подобного определения, угрюмо заметил:

— Никакие они не партизаны, а подлая контра. Что лишились жизни, это их личная вина. Они поклали тысячи наших героев.

Притронувшись к фетровой шляпе, господин с затаенной ненавистью коротко бросил:

— Пардон.

И тут же затерялся в толпе.

Украинского не покидала беспокойная думка: «До чего наивные люди у нас в командовании и в новых учреждениях. А может, и еще хуже — пособники врагов? Партизанские отряды, партизаны… Ну, кто дает такие названия белякам?»

Верно мыслил артиллерист. В сумятице утверждения основ советского строя на поверхность всплывало немало парадоксов, отнюдь не безобидных по своему значению. Украинский самолично наблюдал, как в городе наводится революционный порядок, с большим подъемом участвует население в «кружечных» сборах средств для Красной Армии, облагается буржуазия, и она, льстиво улыбаясь, тащит на приемные пункты белье, обувь, одежду…

Но в то же время, проходя в качестве помощника начальника патрульного наряда по вечернему Екатеринода- ру, он заметил, как бесшабашно ведут себя некоторые молодые красные командиры, матросы и красноармейцы в духанах и ресторанах, на улицах, в компаниях подгулявших собутыльников, поощряемые к гульбе не в меру расщедрившимися купцами, лавочниками, всякими темными личностями.

В безудержные пьянки ударился сам военный комендант города, анархист, бывший командир полка Золотарев, назначенный на эту высокую должность командующим армией Автономовым и его заместителем Сорокиным.

Поравнявшись с ярко освещенным рестораном «Чашка чая», расположенным в центре города на улице Красной, патруль замедлил шаг, старший предупредил Украинского и остальных патрульных:

— Стойте тихо. Понаблюдаем, что тут делается.

А в зале шел пир горой, гремела музыка. Вот, покачиваясь на ногах, весь в скрипящих ремнях, с маузером и кинжалом на боку, из‑за обширного стола встал рослый захмелевший военный, и, перекрывая гомон своих многочисленных приближенных, повелительно бросил оркестру: