Алексей Павлов - Казак Дикун

— Я готов отправиться хоть сию минуту. Мне уже надоело махать топором и шуровать тяжеленной пилой. Но у меня нет ни коня, ни снаряжения.

— Так купи, — повысил голос казацкий ветеран, начинавший воинскую службу еще в Запорожской Сечи.

Левая седая бровь атамана дернулась кверху, он пристально сверлил стариковским взглядом молодика. Федор же ему ответил вопросом:

— А за что купить‑то?

— За деньги, — отрезал Кравченко. — Небось уже много заработал.

Лишь позднее Кравченко убедился, что Федор не врет. У него действительно денег хватило бы лишь на приобретение пики, башлыка да новых сапог. О лошади и седле он только мечтал.

— Скудны же твои финансы, — отходчиво резюмировал куренной батько, выдерживавший немалый нажим сверху по мобилизации людей.

Он милостиво разрешил:

— Ладно. Продолжай строить церковь, пока ее не освятим.

И Федор снова с засученными рукавами до седьмого пота вкалывал на церковной стройке. И опять он, как все строители, довольствовался мизерной платой, ибо считалось, что именно того и требует богоугодное дело. Спешка в жарком июне была такой, что Дикуну не пришлось как следует поучаствовать в проводах чепеговских полков в дальний поход. Он лишь на полчасика отлучился со стройки. До наступления главной церемонии проводов — литургии и вручения знамен — ушел проститься со знакомыми казаками, перекинуться с ними несколькими фразами.

— Похоже, что это не последний большой поход, — услышал он от одногодков проницательную догадку. — Очередной какой‑нибудь маршрут и тебя не минует.

Черноморцы уходили в направлении реки Дона, Мариуполя, Берислава, Ольвиополя и дальше — до самой Польши, чтобы оставить там по себе двоякую память — и как о храбрых воинах, и как о верных пособниках укрепления русского царизма. У поляков сохранилась национальная обида, заслонявшая объективную данность того времени: не приди в Речь Посполитую русские, там запросто и повсеместно утвердилась бы Австро — Венгерская монархия и другие государства, охочие до захвата польских земель. Забывалось существенное: главным виновником была необузданная польская шляхта, которая даже своего короля не признавала, разложила все общество.

Зато уж ровно через месяц — 14 июля Дикун сполна насладился созерцанием другого важного события — открытия новой войсковой церкви Покрова Богородицы, к возведению которой он приложил свое старание.

С утра весь церковный клир и казачья старшина во главе с протоиереем Романом Порохней и войсковым судьей Антоном Головатым, членами правительства, куренными атаманами в праздничных облачениях и воинских нарядах сгрудились на крепостной площади возле трехглавой, пахнущей свежим деревом и лаком, сравнительно невысокой, в три прогона церкви, призванной на долгие годы играть заметную роль в духовной жизни черноморцев.

И народ прибывал дружно. В многолюдной толпе Фе

дор заметил земляка — васюринца Семена Дубовского, тот тоже легко отыскал его своим взором среди екатерино- дарцев и первым пошел ему навстречу.

— Ну здравствуй, строитель, — подал узловатую крепкую руку Дубовской, светло улыбаясь и поправляя на свитке сбившийся набок шелковый пояс. — Большой тебе привет от Кодашей.

Дикун слегка стушевался, как‑то скороговоркой произнес:

— Здравствуйте, дядя Семен. За приветы — спасибо. А строитель‑то я еще начинающий. Мне много учиться надо.

— Научишься, — убежденно ободрил его Дубовской.

К ним подошли знакомые казаки, завязался общий разговор. Затем он быстро прервался. Началось самое важное. По крепостному спуску к реке Кубани с вместительной медной чашей в руках двинулась внушительная группа служителей православной веры, которая спустя несколько минут, зачерпнув воду в реке и сотворив над ней молитву, возвратилась к новому господнему храму. Приняв чашу со святой водой, Порохня стал медленно обходить вокруг церкви, окропляя ее углы и стены драгоценной кубанской влагой, капли которой под лучами жаркого июльского солнца будто серебряные блестки мерцали перед собравшимися черноморцами.

— Господи, благослови, — неоднократно повторял войсковой архиерей, с отрешенным выражением лица исполнявший торжественную акцию освящения храма. За ним следовало несколько дьяков и служек, у них в такт шагам покачивались кадила, испуская тонкий запах дымящихся благовоний.

При завершении церемонии кругового обхода церкви с южной стороны строящейся крепости, от самого прику- банского набережья, громоподобно раздались пушечные выстрелы, вслед за ними слитно и врозь захлопала ружейная пальба.

— Вот это салют, у всех в памяти останется, — послышалось восклицание в толпе.

Через несколько минут Дикун, Дубовской и другие васюринцы вместе со многими прихожанами плотно стояли в общей людской массе посреди храма, с трепетом слушая молебны церковного хора, воздававшего хвалу и славу Господу Богу и пресвятой деве Марии.

По окончании торжества, перед отъездом в Васюрин- скую, Дубовской, напомнив Федору о Кодашах, сказал:

— Не забывай бывших головкивских соседей. Всегда рады тебя встретить.

Из этого Дикун понял, сколь заботливы остаются к нему Кодаши — сам Кондрат, Ксения Степановна, их дочь Надия, что небезразличен он этой семье.

Дикун охотно помогал землякам в устройстве жилья. Сам‑то обитал в куренной казарме, его, одиночку, данная забота не колыхала. Семейным же поселенцам давалась нелегко подготовка ко второй зимней поре. И то один, то другой васюринец просил его подмоги. Тот же куренной атаман Яким Кравченко смастерил тут землянку с его помощью.

— Молодец, — похвалил Федора бодрый старикан.

Тем и закончилось его поощрение работника. Кроме

Кравченко за Карасунский Кут зацепилось еще десятка два васюринцев, пожелавших возвести здесь либо хату «на вереи», либо удовольствоваться хотя бы землянкой. Кое- кто из них тоже воспользовался услугами Федора, правда, уже с некоторым вознаграждением — то малой денежной суммой, то продуктами, то одеждой.

Дело шло к ноябрю, и карасунский Екатеринодар форсировал зачистку предзимних работ. Дикун совместно с хозяином, васюринским портным Михайло Бойко заканчивал подгонку двери в землянке, торчавшей посреди кустистых стеблей бурьяна в уличном порядке с таким же жильем Тимофея Шарапа, Харитона Шевченко, Грицко Онищенко и других васюринцев, в основном хлеборобов, за исключением Данилы Осыкина, который, как и Михайло Бойко, занимался шевством.

В те дни по распоряжению войскового правительства производился учет всего жилого фонда города — младенца, получившего статут и наименование ровно год назад — 24 ноября 1793 года, в день тезоименитства Екатерины II. Как- никак, а интересовал вопрос, сколько жителей осело в городе, кто они по роду своего занятия, на что можно рассчитывать в смысле сбора с них налогов.