Валерий Прохватилов - Гангутский бой

Но всему видно было, что остался доволен. Тут же и Рябова велел отыскать.

Привели…

Целовал государь героя трижды, хвалил. «Чего хочешь? — спрашивал. — говори…» Рябов мялся, однако, и, похоже, ничего придумать не смог. Оробел.

Тогда Пётр сам, при всей свите своей, грамоту официальную ему выдал, по которой навсегда освобождался Иван Рябов от всех повинностей, а также и от налогов.

Так вот и состоялось оно, знакомство эго, Рябова с государем. Жизнь оно для Рябова по-новому повернуло. Шёл с тех нор Иван Рябов — с войском русским — тринадцать лет. Всюду успевал появляться, откуда грозила внезапно беда. И не город он теперь один защищал, свой Архангельск родимый, а всё русское государство — вместе с другими такими же, как и он, мирными в прошлом людьми. С теми, кого судьба поставила в трудный час защищать российские рубежи.

олько через три недели после выхода на Кролота русский галерный флот подошёл к Гельсингфорсу — крупной военной базе на пути к крепости Або. Надо было пополнить запасы местного гарнизона, который тоже, как и корпус князя Голицына в Або, довольно остро нуждался после зимовки в боеприпасах и провианте.

Да и своим гребцам граф Апраксин отдых затеял дать. Хоти бы недельный. Ибо сильно приустали на галерах гребцы в плавании этом великом по шхерному мелководью.

И немудрено устать было: многие пехотные люди в атом походе впервые в жизни за вёсла взялись. Некоторые вообще отродясь не видели моря. А грести им порой приходилось в сутки по двенадцать — пятнадцать часов. Благо ночь коротка в июне в этих местах, а день длинен.

Медленно шли. Путь прямой, на карте проложенный, на природе, на месте, из многих сотен и даже тысяч отрезков слагался, каждый из которых вёл между островами, между скалами торчащими то вправо, то влево.

Но ведь всё-таки продвигались!

Плыли, опыта набирались, становясь порой на внезапную коварную мель, натыкаясь то на камень плоский, чёрной тиной поросший, то на чуть прикрытую прибоем скальную россыпь. Шли и шли — водном ритме упорном, размеренном, под команду резкую загребных — всё вперёд и вперёд.

И-и р-раз! И-и р-раз!

Редкой порой, когда большая вода открывалась прямо по курсу, солдаты ставили паруса. Дули на руки тогда, разминались помалу. Перевязывали друг другу лопнувшие мозоли. Раздевались по пояс, подставляя солнцу крутые спины.

На галере, где Рябов плыл, часто в такие минуты звучала песня.

Всё в ней было — и тоска по дому, и простое понимание нелёгкой своей солдатской судьбы:

На соседних галерах песню, как правило, дружно подхватывали, и тогда летела она назад, к родным берегам, к дальним сёлам, где осталась прошлая жизнь, которую требовалось теперь защищать:

Но вот ветер стихал, и опять ритмично вспарывали узкие упругие вёсла морскую гладь. День за днём бежал, и неделя шла за неделен.

В Гельсингфорсе простояли до 19 июня. Банились. Отсыпались. Для солдата передышка всякая в великой войне — продление жизни. Кто мозоли от вёсел или раны прошлых баталий подлечивал, а кто попросту и одёжу чинил…

Генерал-адмирал Апраксин тем временем уведомление подробное получил о том, что русский парусный флот иод командованием контр-адмирала Петра Михайлова плавание своё с благополучием завершил, бросив на дно Ревельской бухты цепкие якоря.

Беспокойство выражал государь в депеше своей — не было ли до сей поры конфузий каких, а тем паче налёта неприятельского на галерный флот за первую половину пути? О Гангутском мысе, который огибать придётся, особо предупреждал: год назад адмирал Боцис, прежний командующий галерным флотом, ныне покойный, несмотря на храбрость и сметливость природную, так и не смог прорваться мимо сего Гангута — узкого полуострова, далеко выступающего в море, как длинный язык. Никакому малому кораблю, идущему из Петербурга, Кроншлота или Гельсингфорса в Або, встречи с полуостровом этим не миновать.

Но ведь в том-то и дело, что знал всё это Фёдор Матвеевич Апраксин, досконально всё ведал — про полуостров. Да и Боциса в своё время достаточно подробно порасспросил… Так что ныне, государеву депешу читая, Апраксин только тяжко вздыхал. Что уж тут и напоминать-то!

А сама сложность обхода полуострова, именуемого на картах морских Гангутом, заключалась в том именно, что шхеры, столь удобные для плавания на галерах, возле него кончались. За Гангутом, если только удалось бы его пройти, шхеры вновь начинались и тянулись беспрерывно до конца уже, до конечной точки маршрута, но здесь… Здесь, возле остроконечного мыса, на много десятков миль простиралась большая вода.

Именно в этом месте, возле самого мыса, и встретили год назад адмирала Боциса шведские линейные корабли. Так что возвращаться пришлось…

Граф Апраксин решил дозор послать — далеко вперёд. Снарядили команду из трёх галер, где за старшего был поставлен опытный капитан Бакеев.

Экипажи свои Бакеев обстоятельно подбирал — взял и Рябова, и других надёжных людей. Флагманскую галеру возглавил сам, а на две другие командирами унтер-офицеров морских назначил Фёдора Скворцова и Наума Синя вина.

Снялись с пристани, помолясь, и пошли в туманную ночь — осторожные и внимательные, как приучила за многие прошедшие годы горькая, жестокая, по праведная война.

Проводив дозор в путь, граф Апраксин долго ещё стоил у кромки воды, мысленно прикидывая, когда можно будет ждать первых вестей. До Гангута дойдёт дозор и сразу же вернётся назад. Стало быть, четыре-пять дней…

Одного не знал в тот день Фёдор Матвеевич Апраксин, да и знать до поры не мог: шведские корабли тоже шли на всех парусах к Гангуту и у адмирала Ватранга уже имелся тщательно разработанный и подробный план будущих действий, в результате которых русский флот — как реальная боевая сила — попросту перестал бы существовать.