Лена Птица - Бой-бой, Вася!

Я бежал по проторённой дорожке мимо жёлтого пшеничного поля, зелёных садов, коричневых, крепко сбитых заборов к дому деда Семёна. Бежал за смородиной, громыхая ведром и поднимая тяжёлые клубы жирной тёмно-серой пыли. Смородину у деда начал продавать лет с восьми, а сейчас мне уже одиннадцать, и у меня есть первая и очень амбициозная цель – накопить на породистую овчарку Виту (имя придумал давно, наверно, ещё до желания завести собаку).

В саду деда Семёна у меня было своё тайное местечко. За яблонями, в кустах душистой чёрной смородины, я стелил старенький матрац, бросал скошенную дедом траву и валялся там часами, предаваясь бесконечным фантазиям и читая книжки.

Читал я в детстве много, упиваясь новыми открытиями, с головой погружаясь в яркую приключенческую жизнь героев. Обожал Драйзера, Мориса Дрюона, особенно серию романов "Проклятые короли», Гюго, Дюма, вообще, французскую классику, а также Толстого, Гоголя и всего Шерлока Холмса Артура Конан Дойла. А вот основную учёбу не жаловал, ходил в школу скрепя сердце, часто прогуливал, но был хваток и зарабатывал честные тройки. Любимыми предметами грезились – необозримая, пёстрая, вечно вращающаяся на глобусе география; палящая, пахнущая дымом и интригами история, уже тогда сдобренная «Баязетом» и «Моонзундом» Пикуля, ну и физическая культура – классика троечников. Ненавидел точные науки и русский язык, который ещё откликнется мне за нелюбовь, надаёт хлёстких пощёчин. Тяга же к чтению, к литературе будет со мной всегда и в будущем наставит меня на путь истинный, можно сказать, спасёт.

Однажды, как чёрт из табакерки, в мой тайник представился дед и сказал: "Васька, нечего лежать под кустами и мечтать о кренделях небесных! Иди вон смородину собирай и продавай на дороге проезжающим. Ведро – тринадцать рублей. Мне с ведра будешь отдавать двенадцать, рубль – твой». Сначала у меня не было особого желания лазить в жару в колючих кустах и собирать бесконечно мелкую и долгую ягоду: пока наберешь ведро, полжизни пройдет. Но потом приспособился: главное в этом нудном деле – закрыть дно, как только засыпешь дно, процесс шел веселее. Ещё веселее процесс пошёл с появлением в моей детской, но уже буйной на фантазию, голове радостно виляющей хвостом Виты с умными глазами.

Я вставал рано утром и ещё по прохладцу набирал два ведра, на это уходило три-четыре часа, затем бежал на трассу. Основными покупателями были туристы, едущие с озера Иссык-Куль, они брали смородину не торгуясь, да и прицениваться возможности не было, ближайшие мои конкуренты располагались на расстоянии. Я смекнул, что ведро не грех продавать и по четырнадцать, и даже по пятнадцать рублей, из которых два оседало в моём кармане, точно скроенных мамой по «Бурде» штанов. Под конец дня моя денщина составляла четыре-шесть рублей, в зависимости от того, сколько вёдер смородины я набирал.

К концу лета я заработал около ста рублей, ещё пятьдесят подарили родители на день рождения. И самым счастливым, уже осенним днём я бежал, пряча за пазухой дрожащую от дождя Виту, с родословной, умными глазами и хвостом. Тогда я понял, что цель в жизни нужна и важна, только ещё её надо хотеть, цель эту, а с хотением у меня никогда проблем не было.

Дед Семён, Семён Федотов, это дед по матери. Мама родилась поздним ребёнком у деда с бабой, разница с братом Анатолием пятнадцать лет, а со старшим Иваном все двадцать.

Каждое лето мать привозила меня с моим младшим братом Семёном, естественно, названным в честь деда, в него и пошедшим, на лето в село Кутурга (сейчас Кутургу) Тюпского района Иссык-Кульской области в Киргизии.

Село росло зажиточное, около трёх тысяч дворов, в основном русских, киргизов жило очень мало, что и понятно: Кутургу основали в начале двадцатого века крестьяне-переселенцы из Полтавской губернии, народ работящий и дельный. Жаркий климат с холодными ночами и земля – плодородное черноземье – оказались под стать трудолюбивым полтавцам, растёт, что угодно, палку воткни – зацветёт.

Дом деда на селе стоял первым, сразу после пшеничных полей, на улице Нагорной. Дом дед строил сам, потихоньку, пристройками, оттого он походил на кишку: две большие жилые комнаты, летняя и зимняя кухни, длинный-длинный коридор, уставленный вдоль стен бочками мёда, флягами с самогоном и прочей утварью до самого потолка. Этот коридор нам с Семёном всю жизнь снится: каждый день по наказу деда мы мыли полы в трёх водах, ругались до драк. Семён моет, я за ним с сухой тряпкой иду, а лапы остаются, всё ему непонятно было, что не мог я не топтать.

До последнего дед всё что-то строил: сараи, погреба, клети, амбары; всё засаживал и без того огромный сад и в соток десять огород, с помидорами, капустой, огурцами и картошкой. Позже дед разбил палисадник, засадил его грушами, часть ульев вместе с собакой Стрелкой переселил "на парадную".

Сколько помню деда Семёна, а помню только деда, бабушка умерла раньше, мы с братом её почти не застали, он всегда работал только на себя, занимался пчеловодством и самогоноварением, продавал колхозу яблоки, груши, смородину, картошку, мёд. Как это ему удавалось – для меня до сих пор загадочно. Во времена, когда большевики активно боролись с кулаками, силой и кровью сгоняли народ в колхозы, дед разживал своё хозяйство и спекулировал на носу у пролетариев.

Властный, суровый, твёрдый, хромал на правую ногу, ходил с костылём, но ходил при этом очень быстро, не убежать. В общем, деду было на внуков похрен, питались мы, чем бог послал, дед особо не мудрствовал на кухне: картошка, макароны, хлеб да мёд, ну и всё, что росло в саду и огороде. Один – единственный день, когда дед был к нам с братом неравнодушен – это суббота, день бани. Он заваривал травы в тазьях и па́рил нас, чёрных, как уголь, почти в кипятке, по очереди окуная в огненное душистое разнотравье. Мы верещали, сопротивлялись, но деду, сухому, жилистому, как столетний дуб, наши визги и вихляния были лишь жужжанием пчёлы, лёгким ветерком. Вылетали мы из бани красными, злыми, но вновь похожими на детей.

Дед завещал дом свой продать соседу-киргизу, Акимбеку, так и сделали. Сейчас же хочу я этот дом выкупить, чтобы приезжать туда на лето отдыхать и возвращаться, хоть ненадолго, в детство.

А ещё, по линии отца, жили дед Буго и дед Боев. Деда Буго не помню, он умер; через несколько лет бабушка вышла замуж за Боева, моему отцу на тот момент исполнилось двенадцать. Получается, что дед Боев не родной отец моему отцу, но фамилия осталась на род, дальше все мы пошли Боевы. У деда Боева с бабушкой родилась дочь Татьяна. В будущем стала крупным предпринимателем, в тридцать два года руководила молочным заводом тогда ещё в Алма-Ате, но за какие-то махинации её чуть не посадили. На смену заводу тётка основала сеть продуктовых магазинов и получила второе гражданство в Канаде. Сейчас имеет прибыльный бизнес и живёт на две страны.