Валерий Прохватилов - Гангутский бой

Государь так объяснил на военном совете главную задачу строительства: «Переволока сия нужна теперь непременно. Дабы несколько лёгких галер перетащить и пропустить для действ. И тем бы неприятеля привесть в конфузию…»

Можно было хорошо представить себе изрядный переполох, что поднялся бы у Ватранга при одном появлении русских галер в глубоком шведском тылу!

Вот и ударили топоры…

Опыта Петру в таком деле было не занимать. Помнил он, да и князь Голицын, конечно же, помнил, как перетаскивали они с гвардейцами Семёновского полка лодки свои по суше, лет тому двенадцать назад, в 1702-м, при штурме крепости Нотебург. Русской крепости Орешек, захваченной в своё время и переименованной шведами. Той самой знаменитой крепости, что построена была новгородцами для защиты своих владений на Ладоге ещё в XIV веке.

Пётр и сам впрягался в тот раз в канатную лямку, как заправский бурлак. Шёл плечом к плечу с солдатами, скинувшими мундиры, обдирающими ладони от непомерности груза. Та суровая работа сплачивала людей ещё больше друг с другом. Трудная, черновая, но столь необходимая для будущей победы работа…

Но сейчас не лодки нужно было, однако, тащить, а галеры тяжёлые. По земле да по песку они так просто бы не прошли. Вот надо было теперь осину, берёзу, сосны валить, чтобы сделать накаты облегчающие задачу.

Для солдат, стосковавшихся за долгие годы воины по простой работе крестьянской, строить переволоку даже не работой в эти дни стало, а чем-то вроде долгожданного перерыва в другой их работе — бесперебойной, военной. Потому и сосны гулко и легко ложились друг на другом рядами на прибрежный песок, и десятки топоров взлетали разом над сучьями в деятельном порыве, и распиленные стволы мгновенно оголялись, под ударами тесаков солдатских сбрасывали кору, открывая глазу влажную и скользкую желтизну фактуры своей.

Спорилась работа, кипела.

Всё в ней было в те дни: и размах, и сноровка, и желание соседа опередить, и определенная цель.

Одного недоставало, к сожалению, — скрытности. Шум стоял по округе знатный. Так и не удалось от шведа в тайне строительство сие сохранить.

Рябов долго потом вспоминал мужика одного, из местных, что топор ему по-особому как-то заточить предложил. Всё бы хорошо — и топор

у мужика того в руках позвякивал убедительно, так что сразу было видно — умелец, и ногтем своим корявым лезвие пробовал он со вкусом… Но при этом при всём, как Рябов только уже поздней для себя отметил, и по сторонам не забывал мужичок белобрысый тот опытным глазом рыскать. Всё успел, должно быть, на строительстве том рассмотреть, понюхать и оценить. И незаметно как-то затем ушёл опять в пустоту, из которой и появился.

А куда ушёл — неизвестно… Может, по своим делам, а может, — шведа предупреждать.

Так или иначе, но в один из дней шведская эскадра ожила вдруг, заволновалась, засуетилась. Словом, вышла наконец из сонного привычного уже для всех состояния. Наблюдатели Голицына на Гангутском мысу к трубам своим подзорным ещё внимательнее прильнули.

Было видно в трубах тех, как фрегат «Элефант», имеющий в оснастке не только паруса, но и сдвоенные ряды вёсел, манёвры производил, а затем пошёл левым галсом в обход полуострова, направляясь, по видимому, к селенью Рилакс.

Не один «Элефапт» пошёл: вслед за ним двинулись в кильватерном строю три шхербота и шесть галер.

Доложили Петру.

Было ясно, что строительство переволоки потеряло отныне всяческий смысл. «Элефапт» якорь бросил возле Рилакса. В случае попытки русских перетащить галеры или скампавеи по суше, шведский корабль легко мог уничтожить их огнём своих батарей — при спуске с переволоки на воду.

Было о чём теперь задуматься тут…

— Продолжать строить! — коротко сказал Пётр, осмотревшись на местности.

Многие из офицеров, в том числе и Апраксин с Голицыным, переглянулись и плечами пожали.

— Или не ясно? — только и спросил государь, ни к кому, впрочем, конкретно не обращаясь. И продолжал: — Замысел наш стал Ватрангу известен. Наша вина!.. Но однако ж, мнится мне, пока стучат топоры, будет «Элефапт» здесь стоять, в бухте сей, к месту сему привязан. Шесть галер с ним и три шхербота тоже здесь стоять будут. Нам ли это не на руку? Меньше орудии против нас на мысу Гангутском — нам польза. Или не так?

И заключил — ещё энергичней:

— Строить переволоку!

Таким образом строительные работы продолжились.

Между тем количество шведских орудий, преграждающих дорогу русским войскам вдоль Гангутского мыса, ещё больше за это время уменьшилось. Ибо у адмирала Ватранга свой взгляд был на диспозицию, откровенно им выраженный.

Отослав шаутбенахта Эреншельда с «Элефаптом» к Рилаксу, Ватранг срочно вызвал к себе адмирала Лиллье. Целый отряд теперь якоря поднимал и готовился к действию. Восемь линейных кораблей, фрегат и два бомбардирских судна стали под команду Лиллье. Двинулись они затем к Тверминне, имея чёткий приказ Ватранга атаковать скученный в бухте русский галерный флот.

Напряжение нескольких последних дней явно давало себя знать. Адмирал Лиллье спешил, строил планы, каким способом нанести неприятелю наиболее ощутимый урон.

Он решил, не петляя в шхерах, обойти по большой воде боевое охранение русских, состоящее из пятнадцати скампавей, и ворваться в Тверминне с тыла. При внезапности удара охранение можно было уничтожить за на месте, остальную часть отряда отбросить как можно дальше, в глубь шхер. Дело было теперь за малым, как считал прославленный в боях адмирал: за попутным ветром налётным да за четкостью бомбардиров…

Одного не знал адмирал Лиллье: в это самое время, когда вышел он в море, в русском лагере протрубили боевой сбор.

игнал боевой тревоги раздался в русском лагере неожиданно, в час обеда. Разбирая ружья, составленные в козлы, похватав котелки с недоеденной гречневой кашей и солониной, бросились солдаты по своим местам.

Пётр в тот час у Голицына обедал, вместе с Апраксиным и другими старшими офицерами. Выстрел сигнальный с мыса услышав, тоже всё бросил — и к галере своей дежурной, почти бегом.