Вальтер Скотт - Карл Смелый

— Да, если коннице будет место, где разъехаться. Но…

— Чтобы совершенно принудить тебя к молчанию, — сказал герцог, прерывая его, — знай, что эти люди поощряют своим покровительством и содействием опаснейшие заговоры в моих владениях. Вот посмотри, я уже говорил тебе, что комендант, граф Арчибальд фон Гагенбах был умерщвлен в городе Ла-Ферете, при взятии его вероломным образом твоими невинными швейцарцами. А вот лоскуток пергамента, который извещает меня, что слуга мой был умерщвлен по приговору Фемгерихта, тайного вертепа разбойников, которым я никогда не позволю существовать в моих владениях. Ах! Если бы я только мог найти их на поверхности земли так же легко, как они собираются в ее недрах, то они дорого заплатили бы мне за смерть Гагенбаха! Прочти, как нагло это послание.

На листе было написано, с обозначением числа и года, что Арчибальд фон Гагенбах был приговорен к смерти за тиранию, насилия и притеснения по воле священного Фем и что он казнен его приставами, ответственными только перед одним своим судом. Подпись была сделана красными чернилами, а под нею приложена печать тайного общества с изображением свитой в кольцо веревки и обнаженного кинжала.

— Я нашел эту хартию приколотой кинжалом к моему столу, — продолжал герцог, — это уловка, чтобы придать более таинственности их разбойничьим фиглярствам.

Воспоминание об опасности, которой он подвергался в гостинице Иоганна Менгса, и мысль о могуществе этих тайных обществ заставили мужественного англичанина невольно содрогнуться.

— Ради всех святых, государь, — сказал он, — остерегитесь говорить так об этом страшном суде, агенты которого везде над нашими головами, над нами и вокруг нас. Никто не может быть уверен в своей жизни, несмотря ни на какую охрану, если эту жизнь решится отнять человек, не дорожащий своей собственной. Вы окружены немцами, итальянцами и другими иноземцами. Многие из них могут быть связаны тем тайным обетом, который, освобождая людей от всех прочих общественных уз, присоединяет их к грозному сословию, из которого они не смеют уже выйти. Подумайте, государь, о положении, в котором находится ваш престол, хоть он сияет всем блеском могущества и утвержден на прочном основании, достойном столь величественного здания. Я, друг вашего дома, хотя бы это были последние слова мои перед смертью, должен сказать вам, что эти швейцарцы — гроза, висящая над вашей головой, и что тайные общества работают под вашими ногами с тем, чтобы потрясти землю! Не начинайте опасной борьбы, и снег пролежит спокойно на высях гор; волнение подземных сил утихнет; но одна угроза или презрительный взгляд могут мгновенно навлечь на вас все их ужасы.

— Ты больше трусишь перед этой толпой плохо вооруженных мужиков и шайкой ночных убийц, нежели я видел в тебе страха при настоящих опасностях. Однако я не оставлю без внимания твоего совета, терпеливо выслушаю швейцарских посланных и удержусь, если только буду в состоянии, чтобы не выказать им того презрения, без которого я не могу смотреть на дерзость их — вступать в договоры, подобно независимым державам. Что касается тайных обществ, то я буду молчать до тех пор, пока время доставит мне возможность, соединясь с императором, сеймом и имперскими владетельными князьями, изгнать их разом из всех земель, где они теперь гнездятся! Что ты на это скажешь мне, граф?.. Дельно ли я говорю?

— Думать так можно, государь, но говорить не следовало бы. Вы находитесь в таком положении, что одно слово, подслушанное изменником, может причинить смерть.

— Я не держу изменников вокруг себя, — сказал Карл. — Если бы я полагал, что они существуют в моем стане, то лучше бы хотел вдруг от них погибнуть, чем жить в вечном страхе и в подозрениях.

— Старые слуги и военачальники вашего высочества неблагоприятно отзываются о графе Кампо-Бассо, пользующемся у вас такой большой доверенностью.

— Да, — возразил герцог, — легко очернить наивернейшего слугу при дворе, если все кругом его ненавидят. Я ручаюсь, что твой земляк Кольвен оклеветал графа, как и прочие; это потому, что Кампо-Бассо как только увидит где-либо какие-нибудь злоупотребления, тотчас доносит о них прямо мне без страха и не ожидая награды. Притом же образ его мыслей так одинаков с моим, что мне трудно убедить его сказать свое мнение о том, в чем он компетентнее меня, когда случится, что мы в чем-нибудь с ним не согласны. Присоедини к этому благородную наружность, веселость, совершенное знание военного дела и придворных обычаев в мирное время. Таков Кампо-Бассо; и потому не драгоценность ли он для герцогского кабинета?

— Он имеет все качества, чтобы быть царедворцем,, — отвечал Оксфорд, — но этого недостаточно, чтобы быть верным советником.

— Подозрительный, заблуждающийся человек! — вскричал герцог. — Мне придется выдать тебе тайну мою относительно этого Кампо-Бассо как единственное средство уничтожить мнительность, которую развило в тебе твое новое ремесло странствующего торговца.

— Если ваше высочество удостоите меня вашей доверенностью, то я могу только поручиться, что сохраню ее в тайне.

— Знай же, недоверчивый человек, что Людовик, король французский, тайно сообщил мне через знаменитого своего цирюльника Оливье-Дьявола, что Кампо-Бассо предлагал ему за некоторую сумму денег выдать меня ему живого или мертвого. Ты содрогаешься?

— И не без причины, вспоминая, что ваше высочество всегда очень легко вооружены и осматриваете местоположение или объезжаете передовые ваши посты с малочисленной стражей… Как легко тогда исполнить такой вероломный умысел!..

— Успокойся! — отвечал герцог. — Ты видишь опасность, как будто бы она действительно существовала; между тем вернее всего то, что если бы мой любезный брат, король французский, принял этот вызов, то он последний уведомил бы меня, чтобы я остерегся. Нет, он знает, как дорого я ценю службу Кампо-Бассо, и сочинил это обвинение для того, чтобы меня с ним поссорить.

— Однако, государь, — возразил Оксфорд, — если вашему высочеству угодно будет принять мой совет, то не снимайте без нужды вашего крепкого доспеха и не ездите без прикрытия из достаточного числа ваших верных валлонских телохранителей.

— Ты хочешь, чтобы я изжарился в железных латах на знойном солнце! Но хотя я и шучу, а буду осторожен. Ты же, молодой человек, можешь уверить родственницу мою Маргариту Анжуйскую, что я буду считать ее интересы моими собственными. Причем помни, что тайны государей — пагубные дары, если те, которым они вверяются, их разглашают, но что они осчастливливают того, кто умеет хранить их. Ты увидишь тому доказательство, если привезешь мне из Нанси акт отречения, о котором говорил отец твой.