Вальтер Скотт - Карл Смелый

— Молчите, сударь! — сказал герцог. — Граф Кампо-Бассо принял это дело с той самой точки зрения, с которой я сам смотрю на него. Этот молодой проходимец дерзнул спуститься с покровительствующих ему гор; и да накажет меня небо, если я не сдержу своей клятвы, что первое поле, где мы с ним встретимся, увидит или его, или мою смерть. Теперь идет последняя неделя года, и еще прежде крещенья мы увидим, кто из нас найдет в пироге боб. К оружию, господа! Тотчас снять лагерь и войскам двинуться на Лотарингию. Отправить вперед итальянскую и албанскую легкую конницу и страдиотов, чтобы разведать позиции неприятеля. — Оксфорд! согласен ли ты сражаться заодно с нами в этом походе?

— Конечно, — отвечал граф. — Я ем хлеб вашего высочества, и при нападении на вас неприятеля честь моя обязывает меня сражаться за вас, как если бы я был вашим подданным. Только позвольте мне, государь, отправить нарочного к моему старому и доброму хозяину, унтервальденскому ландману, с уведомлением о моем намерении.

Герцог на это согласился, и письмо было тотчас отправлено с гонцом, который возвратился через несколько часов, так близко обе армии подошли одна к другой. Он привез от Бидермана вежливое и даже ласковое письмо, содержащее сожаление в том, что он вынужден воевать против своего бывшего гостя, к которому он питает глубокое уважение. Тот же нарочный привез поклон Артуру от всего семейства Бидермана и особое к нему письмо, в котором заключалось следующее:

«Рудольф Донергугель желает доставить молодому купцу Артуру Филипсону случай кончить торг, который остался между ними нерешенным во дворе Гейерштейнского замка. Он тем более этого желает, что вышеупомянутый Артур нанес ему урон, завладев благосклонностью известной ему знатной девицы, для которой он, Филипсон, не может быть ничем другим, кроме как обыкновенным знакомым. Рудольф Донергугель уведомит Артура, когда им можно будет свидеться с равным оружием и без помехи. А до тех пор он по возможности постарается быть в первых рядах во всех сражениях».

Сердце Артура сильно забилось при чтении этого вызова, резкий тон которого, обнаруживая чувства Рудольфа, достаточно доказывал неудачу искательств его у Анны Гейерштейнской и подозрение его в том, что она осчастливила своим расположением молодого чужестранца. Артур нашел средство отвечать швейцарцу уверением, что он охотно готов встретиться с ним как в первых рядах войска, так и во всяком другом месте, где Рудольф пожелает.

Между тем обе армии подошли одна к другой так близко, что передовые отряды имели уже между собой несколько стычек. Страдиоты (род конницы, набранной в Венеции и похожей на турецкую) были очень способны к разведывательной службе и несомненно принесли бы бургундской армии много пользы, если бы только можно было положиться на их верность. Граф Оксфорд заметил, что эти люди, состоявшие под начальством Кампо-Бассо, всегда по возвращении своем доносили, что неприятель в расстройстве и отступает. Кроме того, через них же было узнано, что несколько человек, которых герцог Бургундский лично ненавидел и которых он в особенности желал иметь в своих руках, скрывались в Нанси. Это чрезвычайно усилило желание герцога взять обратно этот город, и он уже не мог более обуздывать себя, когда узнал, что Ферранд и его союзники швейцарцы стоят поблизости лагерем. Большая часть бургундских вельмож, равно как и граф Оксфорд, старались было отклонить его от приступа к укрепленному городу, близ которого стояли отборные неприятельские войска, готовые защитить его. Они указали ему на малочисленность его армии, суровость погоды, затруднение в доставке съестных припасов; убеждали герцога, чтобы после движения, заставившего неприятеля отступить, он отложил решительные действия до весны. Карл сначала только спорил с ними и отвергал их доводы; но когда советники его осмелились сказать, что он приведет и самого себя и свою армию в то же положение, как при Грансоне и Муртене, он пришел в ярость; пена выступила у него на губах, и он отвечал им с проклятиями и ругательствами, что овладеет городом Нанси прежде Крещения.

Вследствие такого решения бургундская армия заняла довольно выгодную позицию перед городом Нанси, под защитой протекающей перед ней реки и будучи прикрываема тридцатью орудиями под начальством Кольвена.

Удовлетворив этим распоряжением свое упрямство, герцог стал, по-видимому, больше слушать своих советников, убеждавших его позаботиться о своей личной безопасности и, кроме обычной стражи, позволил графу Оксфорду с сыном и еще двум или трем приближенным к нему офицерам, чья верность не подлежала сомнению, стать в его шатре.

За три дня до Рождества, в то время как герцог продолжал стоять перед Нанси, ночью случилась тревога, оправдавшая, по-видимому, опасения насчет его личной безопасности. В полночь, когда все спали, в герцогском шатре вдруг раздался крик:

— Измена!

Граф Оксфорд, обнажив свой меч и схватив горящую близ него свечу, бросился к герцогу в спальню и нашел его стоящим без одежды, с мечом в руке, которым он размахивал с такой яростью, что граф сам едва мог уклониться от его ударов. Прочие его офицеры сбежались почти в то же время с оружием и завернув плащи на левую руку. Когда герцог несколько успокоился, увидев себя окруженным друзьями, он прерывающимся от гнева голосом рассказал им, что члены тайного судилища, несмотря на все принятые им меры предосторожности, успели пробраться к нему в комнату и требовали, чтобы он под опасением смертной казни предстал перед священным Феме в ночь на Рождество.

Присутствующие выслушали его с величайшим изумлением, и некоторые даже усомнились, не зная, считать ли это правдой или только игрой расстроенного воображения Карла. Но вызов, написанный на пергаменте с тремя крестами вместо подписи, был приколот кинжалом к туалетному столику, от которого кроме того был отрезан кем-то кусок дерева. Оксфорд внимательно прочитал этот вызов. В нем с точностью было означено место, куда герцогу следовало явиться без оружия и без провожатых и откуда, как было сказано, его доставят в судилище.

Карл, преодолев оцепенение, вызванное этим посланием, выразил наконец свое мнение.

— Я знаю, откуда прилетела эта стрела, — сказал он. — Она пущена этим дворянским выродком, попом-расстригой, сообщником колдунов Альбертом Гейерштейнским. Мы узнали, что он находится в сборной шайке убийц и бродяг, набранных внуком старого провансальского шута. Но клянусь Святым Георгием Бургундским! Ни монашеский клобук, ни солдатский шлем, ни чародейская шапка не спасут его после такой нанесенной мне обиды. Я лишу его рыцарского звания, повешу его на самой высокой колокольне в Нанси и заставлю дочь его или выйти замуж за последнего конюха моей армии, или постричься в монастырь Кающихся Дев!