Зиновий Фазин - Последний рубеж

— Вразуми, заступница, матерь божья! Помоги!

Опять он паясничал? Шут его знает. Врангель вышел из салона на яркий свет солнца с таким ощущением, что лучше было бы не ходить тогда на «Аякс» и не брать на себя тяжелый крест главнокомандующего разбитой армии. Ну можно ли воевать, опираясь на таких людей, как Слащев? Верит в Махно, в салоне у себя держит зверинец и божницу, как у московской купчихи, и ломается, выкидывает номера, словно «рыжий» в цирке. Деникин, казалось барону, оттого и проиграл, что опирался на подобных генералов. Сброд! Вояки неплохие, но все-таки сброд. Пьяницы, шуты, черт знает что! Есть и настоящие, но как мало их!

Нечто затаенное, что-то глубоко сидящее, что-то нерусское шевельнулось в душе Врангеля. Нечто такое, в чем он сам себе не признавался и сам от себя отгонял. Вот он, Врангель, не пожалел себя, когда его, как варяга, позвали княжить и спасать Россию; он не отказался от тяжелого креста, а взвалил на плечи и понес, надеясь так послужить России, чтобы на века прославить род Врангелей; а люди, те, кого он надеется облагодетельствовать, вон как себя ведут. Ворчат, паясничают, интригуют. Эх, будь у него под начальством немцы, шведы или норвежцы! Или хотя бы французы. А с этими, вроде Слащева, далеко не уедешь. На взгляд Врангеля, это было что-то дикое, темное.

Еще одна необходимая справка. — Рука руку моет. — Плохие предчувствия у главнокомандующего. — Разговор о крымских ханах. — История с Уваровым. — Загадка «Сфинкса». — Врангель и царь Эдип. — Офицерское государство. — Закон, который будет написан на барабане. — Песня «Алла-верды», ставшая гимном армии.

На войне важно знать, каково соотношение сил борющихся сторон. Так вот, судя по всему, Врангель неплохо знал положение противостоящих ему войск 13-й армии. И, готовясь нанести ей удар, трезво все учитывал.

В самом деле, рассказывая в своих мемуарах, как благоприятно складывались для него дела в мае 1920 года, барон откровенно признает: очень ему помог польский маршал Пилсудский, который вдруг обрушился на Украину с запада.

«Разбитые поляками красные XII, XV и XVI армии продолжали отходить по всему фронту… В течение нескольких недель поляки, при содействии украинских петлюровских формирований, очистили огромную территорию вплоть до Полоцка на Западной Двине, до верхнего течения Днепра, Киевский район и значительную часть Правобережной Украины. Все резервы красного командования бросались на Западный фронт для спасения катастрофического положения. Туда главным образом направлялась конница. С Кавказа переброшена была 1-я Конная армия «товарища» Буденного, наиболее сильная конная часть красных. К маю месяцу в боевом составе XIII Советской Армии числилось до 12 тысяч штыков и 3000 сабель…»

Преувеличил барон, меньше было в 13-й армии. У него же, кроме 40 тысяч кавалерии и пехоты, были и танки, и самолеты, и броневики, и, кроме того, на его стороне была внезапность удара. А на войне это многое решает. Вот он и нанес внезапно такой удар, не ожидая, пока поляков разобьют совсем. Одна рука помогла другой.

На этом, собственно, и можно закончить нашу справку и перейти к дальнейшим событиям.

Впрочем, кое-что надо прибавить здесь же. Конечно, не один Врангель учитывал соотношение сил. Это учитывала и другая сторона. Просто выхода иного не было у Москвы — требовалось сначала разбить легионы Пилсудского, слишком глубоко вклинившиеся в глубь Украины. И разгром этих легионов уже шел. Не помогло им и вторжение Врангеля в Таврию.

«Даешь Варшаву!» — гремел победный клич красных войск, неудержимым порывом устремившихся на запад.

«Даешь! Даешь! Вперед, братва!..»

Мы уже знаем, как много значил в ту пору этот клич. Помнят его многие еще и сегодня. Боевой задор и молодость нашей революции звучат в нем мощно.

При кличе «Даешь!» закипала кровь в жилах и сабельный клинок будто сам выскакивал из ножен и лихо взлетал над головой.

«Смерть контре! Дае-о-ошь!»

Но вернемся к событиям, о которых мы рассказывали.

Странное для главнокомандующего настроение овладело бароном вечером 6 июня, когда ему доложили об удачной высадке отряда Слащева у Кирилловки на Азовском побережье. Итак, поход начат! Первый шаг сделан. Наполеон тоже начинал с маленького.

Но что-то грызло душу барона, грызло…

Депеши приходили в Севастополь, где барон держал свою главную штаб-квартиру, одна за другой. Англичане снабдили Врангеля хорошей радиостанцией, и связь с десантом Слащева поддерживалась непрерывно.

— Ваше превосходительство, вот последняя радиограмма, от Слащева. Он уже почти у Мелитополя.

— Хорошо, благодарю. Идите.

Все складывалось как нельзя лучше. Но в те самые часы, когда армейский корпус Слащева в составе двух дивизий и Терско-Астраханской конной бригады рвался напролом к Мелитополю, барон беспокойно расхаживал у себя в севастопольской резиденции (это был большой дворец с высокими цветными венецианскими окнами) и был, казалось, более удручен, чем когда-либо.

В кабинете барона у карты стоял небольшого роста моложавый генерал и переставлял флажки: красные отодвигал к северу, к Днепру, за Таврию, а на их место прикалывал белые.

Это был начальник штаба врангелевских войск генерал-майор Шатилов.

Расхаживая из угла в угол по большому пушистому ковру, Врангель говорил Шатилову:

— Не могу забыть, дорогой мой друг, своего последнего разговора со Слащевым. Душу он мне перевернул. Больше всего на свете боюсь повторения того, что было у милого моего предшественника. А Слащев, этот паяц во генеральском чине, кричал мне: «Разве не в набег идем?» Каково, а? В «набег»! То есть грабить, убивать, в плен брать и обращать в рабство, как делали когда-то крымские ханы. Черт знает что! Ну подскажите, где взять мне людей, с которыми можно было бы мир перевернуть? Ведь сейчас опять смотрит на нас вся Европа! Вся! Я не шучу!

Шатилов сочувственно кивал. Он всегда кивал. Как и положено подчиненному, когда высказывается начальник.

Скажем и о нем несколько слов. Человек спокойный, улыбчивый, он был давним приятелем и боевым товарищем барона, однокашником по академии Генерального штаба. Когда Врангель, попав в немилость у Деникина, отсиживался в Константинополе, с ним там находился и Шатилов. Став верховным правителем и главнокомандующим, барон вызвал к себе из Константинополя старого друга и назначил начальником своего штаба. Теперь они снова вместе.

У симпатичного с виду Шатилова глазки, однако, хитрые. Странная ухмылка светилась в них в эти минуты, пока барон сетовал на то, что у него мало верных, настоящих помощников.

Да, увы, людей у пего нет, дело делать не с кем, а Европа и весь цивилизованный мир многого ждут от начатого похода.