Петр Петров - Белые и черные

— Не тебе меня учить! Я сам могу и хочу тебя поучить.

— Поздно!

— Просто прогоню…

— Не смеши!

— Смотри, вместо смеха не было бы слез.

— Я не ребёнок, а ты хотя поглупел, как старая баба, а всё же не нянька моя. Одумайся: где ты и что ты несёшь? Мы равны с тобой теперь чином. Как же ты мне угрожаешь?..

— Я тебе докажу, что не равны… Я…

— Князь! Государыня просит, — взяв за руку Меньшикова, произнёс полушёпотом Ягужинский и, не давая ему передохнуть, потащил к императрице.

— Князь, — произнесла шёпотом, гневно государыня, — я просто не понимаю, что с тобой делается!

— Государыня! Я не могу терпеть унижение от въезжих сюда самозванцев.

— Я Сапегу пожаловала в фельдмаршалы… он не самозванец… Я ему очень благодарна за то, что он вывел всех из затруднения, устроенного вашею милостью…

Меньшиков поник головой и проворчал:

— Новая напраслина!

— Спроси, князь, у Дарьи Михайловны: она лучше всех тебе объяснит это; а теперь прошу не заводить ссоры.

Светлейший сел на своё место мрачнее ночи. Гордость его была глубоко уязвлена, а сознания, что он сам единственный виновник афронта, у Меньшикова никогда не было. Он всегда относил свои неудачи и неприятности нисколько не к себе, а все к зависти и ненависти врагов, ни на минуту не начиная сомневаться, что есть что-то неладное и в его действиях. Это не раз раскрывала перед самолюбивым супругом княгиня Дарья Михайловна. Теперь и она была в мрачном настроении, зная норов мужа и понимая, что пассаж его, на свадьбе едва ли сойдёт легко, а главное, что и Сапегу, которого княгиня очень уважала, светлейший сделал врагом своим, как думала она теперь. Вмешательство Сапеги княгиня объяснила себе совсем не так, как князь, а, скорее, желанием его же выручить, прекратив тяжёлое положение, всеми равно чувствуемое и бившее в глаза. Без сомнения, думала княгиня, не явись Сапега, голштинский герцог окончательно бы разгневался и положение создалось бы ещё худшее! А теперь, с Самой одной — можно ещё сговорить и указать ей резоны, которые примутся и объяснятся к выгоде Данилыча. На него давно уже оборотились глаза всех, и на всех лицах можно было прочесть невыгодное для князя решение.

Как ни был раздражён Меньшиков, но и он понял неловкость своего положения. Чтобы выпутаться из него, князь схватил бокал шампанского и, подлетев к царевне Анне Петровне, воскликнул:

— Ваше высочество! Я оказался невольно преступником перед вами, омрачив светлый праздник вашего соединения раздумьем, осилившим меня, преданнейшего слугу вашего родителя: когда я меньше всего должен был поддаваться иному чувству кроме почтительной радости. Но… что сделалось — сделалось невольно, потому что овладел моим рассудком мой повелитель, ваш родитель, с которым делили мы и горькое, и сладкое! Я вспомнил о нём и о том, что он не раз мне говорил: «Уж вот как мы с тобой попируем на свадьбе Аннушки!» Я сижу здесь, а он!.. — У Меньшикова брызнули слёзы, трудно сказать, искренние или поддельные, но мгновенно пролившиеся и сообщившие волнение голосу князя, замолкшего на мгновение, чтобы сильнее продолжать начатую речь: — Я, видите, и теперь не мог справиться с собой, высказывая то, что овладело моею мыслью, когда я совсем забыл, где я… Представился мне государь, советующийся о вашем приёме, светлейший герцог! — Князь приблизил бокал свой к бокалу в руке герцога, и тот невольно чокнулся со светлейшим. — Я, говорил государь, приму его в сыновья, потому что он сирота и сосед его сильно теснит. А сделав своим зятем, я ему помогу. И тогда… процветет Голштиния… под нашею охраной!

Герцог затрепетал и со слезами на глазах прервал провозвестника благоденствия его родины:

— Поцелуемся, князь! Верховный маршал, ты утешил меня так неожиданно, и… я, — раздался звук поцелуя, — никогда не забуду, что ты напоминаешь моей державной матушке завет отца о защите… Я тебя понимаю, и… печаль, что до сих пор нельзя было мне помочь… тебя возмутила … повергнув в раздумье…

— Истинно так, ваше высочество! Я только и думаю и думал, как напомнить и выполнить завет моего благодетеля, который, любя нашу Богом венчанную повелительницу, разделял свою горячую привязанность между нею и родительскою любовью к вашему высочеству, высокобрачная цесаревна Анна Петровна! Прокричать вам с супругом «виват!» и засвидетельствовать искреннее всех свою готовность служить вашему высочеству, в настоящем привете в день вашего соединения, может и хочет Александр Меньшиков!..

— Я всегда была в том уверена, светлейший! — воскликнула Анна Петровна, поцеловав князя и чокнувшись с ним, отпив одновременно с ним из своего бокала.

— Ура! Да здравствуют Анна с Карлом Фридрихом и наша общая благодетельница, мать Екатерина Алексеевна! — докончил снова перед монархиней Меньшиков.

— Охотно принимаю благожелания и пью за твоё здоровье, князь! — вещала государыня, целуя в лоб князя и прошептав:

— Поправился, слава Богу!

— Вы мне отпустите, ваше величество, мою невольную прошибность и смелость, с которою я высказал намерения в Бозе почившего монарха и супруга вашего величества…

— Я сама разделяю вполне эту мысль государя… Что ты, князь, мне напомнил его мысли, я тебе вдвойне благодарна. Это даёт мне новую силу поддержать наши общие требования чем Бог поможет!

— Ура! — крикнули голштинцы. Отозвались лишь немногие русские (в том числе Меньшиков, Ягужинский, Толстой, Бутурлин, Апраксин, Ушаков из своего угла, Чернышёв и преображенские офицеры). Государыня окинула взглядом промолчавших.

Бассевич, встретив Меньшикова у оставленного им места и чокнувшись дружески, сказал не без экстаза:

— За новый мир и восстановление прежних отношений!

— Вольно же тебе, не разобравши дела, меня считать врагом вашим и общим, — отозвался не без горечи князь.

— И со мною мир, что ли? — приближая бокал, сказал Сапега. — Я не злопамятен… тем более когда ты был несправедлив против меня не сообразивши, а теперь…

— Я понял, что ты не во вред мне действовал, хочешь сказать? Понял и… прости, что обидел…

— Это чёрт, а не мужик! — ехидно, сквозь зубы процедил Головкин. — Легко ли сказать… эку вяху отпустил — торжественно заставил государыню дать обязательство вступиться за Голштинию! Ведь это прямая угроза Дании? И при посланниках, при всех… Мошенник! Ведь это — война в близком будущем! Отписывайся тут как знаешь!

Шафиров, сидя через пять человек, наискось от канцлера, слушая филиппику, не пропустил из неё ни одного слова и, когда сконфуженный дипломат закончил, проговорил, обращаясь к своему соседу:

— Коли возникнут затрудения из заявлений монархини и заслуженные дельцы голову потеряют, авось и мы, некошные, пригодимся — изыщем какие ни есть конъюнктуры… как в старину, бывало…