Петр Петров - Белые и черные

— Ну и пусть ведается с голштинцами. Ведь Бассевич не в свою же голову это гнёт?! За ним — герцог и герцогиня. С дочерью что поделать?

— Ну, зятя и дочь он оставит, сперва заставит только выдать участников, — заметил Матвеев.

— А ты что ж, небось, коли станут спрашивать, так прямо и ответишь: я? Известно, станешь говорить: знать не знаю, — совершенно свободно отнёсся Бутурлин к Матвееву.

— А если незнаньем-то не удастся отделаться, — тогда что? Нам не в первый раз к Самой прибегать. «Сохраняя верность к вашему величеству, без всяких других побуждений… Меня выдавая — себя выставите…» Н-ну и ничего… И сам он дальше рыться побережётся… А ты не то говори, Александр Борисыч! Соединились мы с тобой раньше голштинского закидыванья невода на щуку зубастую! При неминучей беде открытия — все станем заодно. У него есть силы, и у нас кое-что: у него есть смекалка; и мы умом-разумом раскинем. Вызов Бассевича важен во всех отношениях. Если бы первый блин и комом сел — гром разразится на голштинцах, как на зачинщиках. Будут те обороняться или нет, русаки тут ничего не теряют. Да ещё и барышок окажется, чего доброго? Изобретение, может, и не самого Бассевича, как я смекаю… а немца — похитрее его, что Сашка сам тянет на свою голову выше нас поставить. Раскрытие-то поохладит этот пыл, пожалуй да и поотодвинет, коли не оттолкнёт совсем, немца… — Ну так, с общего согласья, друзья, берёмся за дело! Попробуем оборудовать указец. Авось и удастся, — решил Бутурлин. — Запьём же, чтобы по маслу пошло!

И он приказал подать братину.

Велика была радость у Бассевича в день получения указа, подписанного именем «Екатерина». Гонец был наготове и, снабжённый деньгами и полномочиями, немедленно отправлен для ареста князя. Два коменданта были готовы распорядиться по смыслу указа, без поверки. Всё казалось предвидено, всё соображено. Одно забыли — маршрут, по которому следовать уполномоченному, чтобы захватить предмет стольких попечений. О нём уполномоченный до самой Риги ни от кого не мог получить известий. А прибыв в Ригу, узнаёт он, что комендант Динаменд-шанца переведён в Рогервик. Остался один, склонный на их руку. К нему и адресовался доверенный голштинской партии.

Едет на дом к нужному человеку. Нашёл. Спрашивает.

— Здесь… но теперь в Митаве, при светлейшем князе.

— При главной квартире, то есть?

— Д-да!

— Ну, — думает обрадованный посланец, — сама судьба устраивает то, что нам нужно!

Скачет в Митаву. Находит главную квартиру и располагается ждать. Ни слова не говорят. Сидит час, другой. Подходят двое каких-то просителей и тоже усаживаются. Ещё час битый проходит. От нечего делать приезжий из Петербурга немец вступает в разговор с тамошними ожидающими. Слово за слово. Завязывается беседа, очень дружественная. Наш приезжий и один из поджидавших оказываются камрадами по полку; когда-то оба служили в шведском войске.

— Откуда вы теперь-то?

— Из Петербурга.

— А-а! По службе?

— Д-да!

— Проездом?

— Н-нет! Разве недалеко… К господину полковнику.

— То есть к светлейшему, чрез посредство полковника?

Приезжий смешался и что-то пробормотал, чем и возбудил подозрительность в товарище камрада, знавшем, что полковник — сторонник голштинцев. Он уже с некоторого времени исподволь присматривал за ним по поручению светлейшего князя. Чтобы вызнать, зачем приехал посланец, он сделал ему несколько вопросов, но, не получив удовлетворительных ответов, смекнул, что тут что-то неладно, и сказал товарищу:

— Больше я ждать не могу, нужно бежать. А через полчаса я вас, наверно, здесь же застану… как и полковника…

Дружески кивнув приезжему, он прямо поспешил к светлейшему, с заднего хода.

— Ваша светлость, прислан к полковнику из Петербурга, с чем-то важным, один голштинец, кажется, или швед. При нём сумка какая-то, небольшая. Прикажите его взять теперь же, а полковника ещё попридержите у себя. Он ведь здесь?

— Да! Хорошо! Возьми дневального офицера и приведи сюда. Посмотрим.

— Пошлите сами офицера, ваша светлость, а я укажу этого приезжего.

Был потребован офицер с двумя рядовыми и подведён сзади к дому, занимаемому полковником. Усердный курляндец указал, кого взять; затем, войдя один, совершенно спокойно сел рядом с товарищем и сказал весело:

— Успел-таки! Дело удалось справить, а его всё нет…

Голштинский агент что-то буркнул, вроде:

— Радуюсь за вас!

В это время вошёл дневальный и спросил по-немецки:

— Кто из вас, господа, приехал из Петербурга к полковнику? Он просит к себе!

— Я, — ответил агент. — Но могу подождать…

— Зачем же! — ответил офицер. — Это ваша сумка? Возьмём её и пойдёмте!

Застигнутому врасплох оставалось одно: немедленно следовать.

Вот они и перед светлейшим.

— Где ключ? — спрашивает офицер, кладя сумку на стол.

Посланец молчит. Офицер мигнул, и рядовые схватили голштинца и нашли ключ в камзоле; сумка была открыта, и указ очутился в руках Меньшикова.

Взглянув на подпись, светлейший прочёл потом содержание бумаги и, свернув её, положил в карман, озирая с ног до головы посыльного. Несколько минут, должно быть, он не находил слов с чего начать. Вдруг кровь вступила в загоревшееся краской лицо князя, и он хриплым голосом отдал приказ:

— В кандалы; в рот заклёпку.

Рядовые и офицер бросились исполнять приказ. Заклепав рот, арестанта увели, и князь остался один на один с тем, кто открыл заговор.

— Узнай-ка, — сказал ему князь по-немецки, — дома ли Василий Лукич? [77] Долгоруков Василий Лукич (1672–1739) — дипломат и государственный деятель. С 1723 года сенатор. Член Верховного тайного совета. Возвысился при Петре II, а затем снова попал в опалу при Анне Иоанновне. Был казнён.

Агент исчез и, через минуту воротясь, сказал, что генерал у герцогини.

— Наблюдай за ним сегодня и завтра да узнай, о чём советовалась с ним Анна Ивановна.

И сам стал ходить взад и вперёд по своему рабочему кабинету, предавшись думам. В них он мгновенно перебрал всех враждебных себе особ, против которых нужно было немедленно принять меры, чтобы не дать возможности повторить такую же проделку, с которою пойман голштинец. Но все мысли светлейшего на этот раз сходились на том, что вряд ли его противники участвовали в настоящей бессмысленной попытке.

— Тут, видно, чёртушка один выдумал пулю отлить, на свой пай! — наконец решил князь, говоря сам с собою. — Нужно, значит, только не мешкать да налететь как снег на голову приятелю дорогому.

Явился князь Василий Лукич Долгоруков и передал разговор свой с герцогиней Анной, предлагавшей Долгорукову ценный подарок, если он склонит светлейшего на дозволение обвенчаться ей с графом Морицем.