Янис Ниедре - И ветры гуляют на пепелищах…

— В Ерсике предали огню замок и город.

— Их испепелило пламя из глотки дракона. Зато все истинно верующие люди освободились от власти слуг колдуна, иначе говоря — сатаны. В крае не осталось более почти ни единого греховодника, кто противился бы римской богоматери. Сын поповский должен знать: также и священник Ерсикского замка ныне послушен словам Рима.

— Ерсикский священник так не может!..

— Мудрость божия и милосердие пресвятой девы неисповедимы. Пришедшему из Полоцка будет позволено самому убедиться. Он сможет встретиться с пастырем из бывшей Ерсики в Пилишках.

— Пришедшему из Полоцка не подобает одному пускаться в дальний путь на Пилишки. Леса кишат хищниками, дороги — охотниками за рабами, — сказал Юргису черный катеградский монах. — Путника проводят до самых пилишских ворот.

Проводят, значит… Не так уж Юргис был доверчив, чтобы не понять: есть у тевтона свои особые, тайные причины. Не столько охранять Юргиса от опасностей, сколько приглядеть, чтобы не встретился он со своими прежними спутниками. Миклас и Степа остались на свободе. Иначе Юргиса не спрашивали бы: «Кто из них как одет? Какой масти были полоцкие лошади?»

В путь Юргис тронулся в сопровождении четырех ратников. Со стороны глядя можно было подумать: едет знатный человек.

Трясясь в седле, Юргис безмолвно поглядывал на жителей озерного края, гнувших спины на полях и лугах. Тут рыли межевые канавы, там окружали недавно раскорчеванные участки оградой из карчей и сучьев. Местами работавших собиралось помногу, и распоряжались ими не старейшины, как было в полоцких землях и на Темень-острове, но вооруженные молодцы — кое-кто из них, казалось, носил даже кольчугу.

— Старосты… — приосанились сопровождавшие Юргиса.

«Старосты? Раньше таких не бывало. Старейшины были, старейшины, те, кто понимал и умел больше других. А тут — старосты. Их что, немцы назначают?..»

Незадолго до заката достигли озера Блейду. На западном берегу его рисовались на бледном небе крыши Пилишского замка, башни его стен. Множество серых кровель, навесов, галерей, переходов, колодезных журавлей. Двор в ограде, место убежища для пахарей, дровосеков, ремесленников, охотников из немалой округи. Пилишки — одно из окраинных и древнейших латгальских поселений в ерсикских владениях.

— Вот и доехали, — старший из сопровождавших натянул повод.

— В самый раз, — отозвался скакавший рядом с Юргисом. — Пока еще не подняли мост, не закрыли ворота. А то как поднимут мост, туда уж не попасть. Хоть греми гроза, из тех, что перемешивает землю с небом.

— Заруби на носу, — предостерег первый. — В темноте даже и один человек, если он несет змею за пазухой, может нагнать страх на многих. Бывало.

— Бывало, это верно.

«О чем это они: о том, как ворвались немцы в Ерсику? — подумал Юргис. — О той жуткой ночи, когда привратники сжалились над двумя промокшими путниками, искавшими, где укрыться?»

Замыслив во второй раз уничтожить вновь отстроенную Ерсику, тевтоны, как сами они потом рассказывали, захватили на дороге одного из жителей. Устрашили его и с наступлением ночи привели к городу. И он сделал все, как повелели. Страже он показался знакомым. Стоя перед воротами, сказал, что позади него идут еще люди из дружины Висвалда. Стража поверила обману и опустила мост. Лжедружинники тут же закололи обоих привратников и подали знак остальным крестоносцам, что затаились вблизи. В два счета все защитные сооружения замка оказались в руках тевтонов, и с зарей крестоносцы штурмовали его. Перебили всех сопротивлявшихся, забрали что смогли, а все остальное предали огню.

Если это имели в виду катеградцы, то — полагал Юргис — для родной земли они еще не вовсе потеряны. Всякий человек — из поселения ли, из города ли, из замка — подчинен своему правителю. Чего пожелает знатный и богатый, то и обязан делать маленький человек и отвечает за это своей шеей, своей жизнью. Это так. Однако же и простым людям дано отличать хорошее от плохого, понимать, где правда, его просто так в землю больше не вобьешь. Хотя иной и после того — лишь тростник, колеблемый ветром: куда подует, туда он и гнется.

Старший из сопровождавших прорысил по мосту надо рвом. Перед воротами спешился. Вереи, сбитые на крестовинах из бревен, были плотно сомкнуты, разговаривать со стражей приходилось только через смотровое окошко.

Разговор был недолгим. Звякнули засовы, ворота чуть приотворились. Ровно настолько, чтобы боком протиснуться человеку.

— Пусть Юргис-попович войдет.

«А остальные что же — назад повернут?»

Да, повернули. Юргис же двинулся вслед за вызванным стражей жителем замка по неровному дощатому настилу, извивавшемуся, словно полоз, между пнями — вдоль ремесленных рядов, мимо замка, мимо бревенчатых домов и шалашей из жердей.

— Молельня отца Андрея — по ту сторону замка, в малом дворе, — сказал проводник, босоногий старичок в посконной рубахе и овчинной безрукавке. Старик на ходу прихрамывал, однако взглядом обладал пристальным, как у филина. — Отец Андрей закончил служить вечерню.

— Вечерню служить? — переспросил Юргис.

Он чувствовал себя здесь как-то странно. Словно бы он, Юргис из Полоцка, даже любопытства не вызывал у местных жителей. Всякий продолжал заниматься своим делом, не поднимал взгляда на идущего. Женщины возились у очагов, баюкали детей, гремели посудой, покрикивали на собак, детишки играли, мужчины делали свое.

Двор в Пилишках был невелик. Окружали его старые стены; и в строениях, что на валу, и в срубах домов виднелись недавно замененные свежие венцы над посеревшими, обомшелыми, сработанными еще плотниками прошлого, а то и запрошлого поколения. Лубяные крыши тоже были в заплатах.

Если бы не купол-луковка над коньком, пилишскую православную церковь можно было бы принять за поставленную не на месте баньку. Шагов шести в ширину, восьми в длину бревенчатый домик с сенями, навес которых опирался на обтесанные столбы. Над невысокой дверью, в серебряном окладе — изображение пресвятой девы.

Две ступеньки — и Юргис поднялся на крыльцо. Поклонился, осенил себя крестом. И в тот же миг вышел из дома старик в поповской рясе.

— Да славится бог на небесах!

«Иными словами, над плотью и духом человеческим может возобладать как Любовь, так и Злоба. А созданию божьему надлежит сохранять между ними равновесие».

Со времени последнего свидания отца с сыном, в час внезапного набега тевтонов на Ерсику, отец Андрей заметно постарел. Лицом стал похож на отрицающего суетную жизнь пустынника, каких изображают на церковных вратах и иконах. И говорить стал медленнее, запинаясь, словно раскачивая язык колокола.