Янис Ниедре - И ветры гуляют на пепелищах…

Проведенные в Полоцком монастыре годы были для ерсикского поповича временем обретения знаний — однако и тоски и муки сердечной. Дни проходили и уходили без молодого веселья, без друзей, чаще всего проводил он их в одиночестве, словно сидел в клетке, где слышал лишь утренние и вечерние наставления монаха Симеона. Зато ночами, вытянувшись на лавке и закутавшись в козью шкуру, во снах и думах молодец часто бродил по родной земле.

Виделись ему башни и ворота ерсикских укреплений, высоко возносящихся к небу, и радужно поблескивавшие окна во дворце владетеля, слышался звон церковных колоколов и звучный голос пастыря, читающего проповедь перед золотыми образами. Видел. Юргис лодки под парусом, и весельные плоты, и чужеземные корабли с резными фигурами, пристающие к берегу напротив его города с семью воротами в башнях — в том месте, что отведено для торговых гостей, проходивших большим водным путем между Полоцком и Кокнесе. И Дигнайский замок на южном берегу, где воины Висвалда стерегли дорогу из Литвы на Русь. Внутри укреплений, в особых сараях, хранилось болотное железо для ерсикских кузниц. Во снах видел Юргис и поднятое на высоком ясеневом древке знамя — красное с белым крестом посредине; его поднимали всякий раз, когда прибывали высокородные гости либо купцы из дальних стран. Порой во сне Юргис бродил извилистыми городскими улицами мимо домов в полтора-два этажа, сложенных из смолистых сосновых бревен и опиравшихся на дубовые колоды. Город был населен торговцами, кузнецами и златокузнецами, ткачами, гончарами. Дорожки к их домам были выстланы ровными жердинами, так что и в осеннюю грязь можно было пройти по этим уличным настилам, не замочив ног.

В сонном полубреду Юргис в монастырской келье разговаривал с погибшей при тевтонском набеге матушкой, светил ей свечой, подавал клубок пряжи, когда она натягивала на стане основу для узорчатой шали. Заходил в мастерскую златокузнеца, седобородого умельца, выделывать украшения. Там-то он и увидел впервые ее. Солнечноволосую девушку с украшенной крестиками из медной проволоки темно-синей сагшей через плечо, с блестящим медным веночком на голове. Дочь правителя Гедушского замка. Увидев, так опешил, что поскользнулся. Девушка засмеялась, взмахнула углами сагши, словно птица перед полетом. С того дня Юргис как только освобождался, спешил в город. Надеялся вновь встретить солнечноволосую.

Однако — не встретил. В час, когда владетель с малой дружиной переправился через Даугаву, чтобы в Дигнайском замке встретиться с литовским кунигайтом, на Ерсику ночью налетели крестоносцы. Не окажись Юргис в ту пору вместе с отцом на острове Плоню, где стояла молельня для корабельщиков, наверное и его настиг бы меч разбойника. Или сгорел бы он в разграбленной церкви, как матушка и весь причт.

После трех лет, проведенных в Полоцке, где во сне и наяву старался Юргис не пропустить знамений, ожидая, когда возвестят они свободный путь домой, однажды узнал он, что во вновь отстроенный Ерсикский замок ко владетелю Висвалду прибудет тевтонский епископ Альберт. Там, перед лицом князя полоцкого, заключат они мир и соглашение о беспрепятственном торговом пути по Даугаве от устья до истоков. Тогда посланцы из Ерсики стали созывать разбросанных по всему Полоцкому княжеству латгальских юношей. И Юргис на большом русском струге под парусом доплыл до Ерсики. До места, где ветер носил пепел над городским пожарищем и пристанскими сваями.

Но отстроенный замок уже оживал. Восстановлены были бревенчатые дубовые, заполненные глиной, укрепления, пахло свежим деревом от срубов владетельского и дружинного домов, от церкви с высокими, из перекрещенных бревен, звонницами, амбаров, оружейной кузницы, складов. А на месте сожженного города виднелись пока шалаши и землянки да один-два деревянных домика под лубяными крышами — обиталища корабельщиков и сборщиков пошлины. Зато на кладбищенском холме на месте вырубленных зеленели уже молодые березки, дубки, липы.

В городе осели кузнецы — оружейники и мастера по трудовому снаряду, стекловары, литейщики колоколов, ткачи, сапожники. В знакомой мастерской постукивал молоточек златокузнеца. Часто-часто, словно дятел на сухой сосне. И лишь ее не было — той, что стояла перед глазами Юргиса все проведенные на чужбине годы.

Юргис помогал отцу, звонил в тонкоголосые, дешевого литья колокола во временной церковке, поставленной ка пепелище, и вслушивался в толки стариков о том, что предвещают облака на заходе солнца и крики ранних птиц, о чем шепчет листва на кладбищенском холме. И ждал…

А потом пережил еще одну жуткую, в вихрях пламени, ночь. На этот раз тевтоны напали из-за Даугавы, откуда всегда приходили литовские друзья, родичи жены Висвалда. Налетели на замок неожиданно, как осенняя буря. Палицы и мечи косили и мужей, и стариков, петли, пеньковые веревки душили женщин и детей. Душераздирающе кричали ограбленные и бросаемые в огонь. Однако церковный домик сразу не тронули, и пастырь воспользовался этим. Вместе с Юргисом втиснулся он в полуобвалившийся подземный ход, что шел от сожженного прежде висвалдова дворца; был этот ход вырыт в давние времена для спасения людей правителя в грозный час. Проползя под землей, пастырь с сыном выбрались на поверхность уже по ту сторону укрепления, на берегу реки. Пользуясь темнотой, добрались до лесного селения на краю большого болота, где собрались уже уцелевшие от полона люди из знатных родов, из купцов, из литовских поселенцев — торговых гостей с их челядью. Спасшиеся были как бы не в своем уме и почти сразу же начали препираться: кого винить в беде? И почему тевтоны преступили мирный договор?

— На кресте клялись, на святой воде клялись, перед иконой католической богоматери и перед светлым образом православного чудотворца, — возмущались люди познатнее. — Как это рижский епископ допустил разбой?

— Это тевтоны мстят Герциге за то, что Висвалд слишком уж дружен был с Литвой. Меченосцы орденские, вот кто жжет Герциге, — некий литовский вотчинник знал, видимо, более прочих.

— Тевтонский орден — под римской церковью. А власть римской церкви здесь в руках рижского епископа. И орден должен повиноваться епископу.

— На словах повинуется. Но не на деле.

— Не может быть такого, чтобы орден подчинялся епископу лишь по видимости!

— Может или не может, а только так оно и есть. Орденские немчины посулов епископа не выполняют. Хлынувшие из-за моря крестоносцы — не матери небесной воинство, а ворье. И старшины ордена самое большое препятствие делам своим видят в действиях рижского епископа. В его мирных договорах с правителями латгальских и русских земель, с литовскими кунигайтами, — гнул свое литвин. И не скупился на упреки.