Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

— Ну это ты, верно, хорошо запомнил!

Доктор послушал у двери, даже наклонил ухо поближе, как при перкуссии легких у больного, — не дышите! — опять поднял палец — еще не время! — и тут вдруг открыл шкафчик в углу и поставил на кухонный стол бутылку.

Боженко откашлялся и расправил усы — в стороны и вниз.

— Политура? — с видом знатока подмигнул он, взглянув на бутылку с желтоватой жидкостью. — Или лак-шеллак?

Доктор Драгомирецкий сразу же отставил бутылку:

— Политуры, значит, не употребляешь?

В глазах у Боженко отразилась тревога, и он еще раз кашлянул:

— Я к тому, что если политура, так надо сперва через ржаные сухари. Ну а если с шеллаком, то непременно через березовой уголь из противогаза и капельку кислоты для реакции. В этом уж нам, плотникам, можно поверить…

Глаза доктора Драгомирецкого засветились триумфом:

— Спиритус вини ректификатус! Из аптеки Александровской больницы. В этом уж нам, медикам, можешь довериться!

Боженко крякнул:

— А почему — желтый?

— Настоян на корне калгана! Тибетский корень жизни!

— Сурьезно!

Боженко был потрясен: чистого спирта он не брал в рот с довоенных времен. Конечно, он очень спешил, но почему не опрокинуть на дорогу чарочку? Тем паче, что рюмки доктор выставил как наперстки: ох уж эти мне интеллигенты!.. Боженко сам взял бутылку и решительно налил по края.

Доктор Драгомирецкий выглянул в окно, неодобрительно покачал головой: юнкера еще во всех дворах, — и поставил на стол соленые огурцы.

Затем друзья юных лет подняли рюмки.

— Я очень рад, — прочувствованно начал доктор Драгомирецкий, явно нацеливаясь на тост, — что ты не забыл как мы бежали в Америку охотиться на бизонов и снимать скальпы с индейцев.

Боженко выпил и крякнул так, что доктор бросил испуганный взгляд на окно, за которым шныряли по улице юнкера, со стуком поставил пустую рюмку на стол и сердито сказал:

— Брехня!.. Мы вовсе бежали к бурам в Трансвааль освобождать их от англичан!

— Верно! — сразу согласился доктор. — Сперва мы думали в Америку, а потом решили в Трансвааль. А помнишь…

— Твое здоровье! — сказал Боженко. Он налил себе еще.

Доктор чокнулся с ним, отпил немножко и сразу закусил огурцом.

— Прекрасная была жизнь: все ясно, все понятно. — Он тяжело вздохнул. — А теперь, братец ты мой, дочь у меня говорит, что нет ничего важнее на свете, чем ненька Украина, сын, напротив, ненавидит сепаратистов, а второй сын… — доктор прикусил язык.

— А у тебя и второй сын есть? — спросил Боженко, хрустя огурцом.

— Есть… собственно, знаешь, вообще… — доктор поспешил перевести разговор на другое. — Ну а ты что делаешь? У тебя какая профессия?

— Плотник, я ж тебе говорил. — Боженко опять протянул руку к бутылке. — Водички этой тебе не жалко?

— Что ты, что ты! — замахал руками Гервасий Аникеевич. — Пей на здоровье! Такая встреча!

— Ну а, ты?

— Спасибо. Я — по маленькой…

— Я не о том. Спрашиваю — ты-то сам за кого? За неньку, против неньки, кому сочувствуешь?

— Да я, понимаешь… ничего не понимаю…

Боженко посмотрел на калгановку против света — она переливалась чистым янтарем: ну и забориста! Потом осторожно поставил рюмку на стол.

— Н-да, брат доктор, темный, выходит, ты человек! И чему вас только в этих университетах-факультетах учат? Клистиры ставить? А? Спрашиваю, чему вас учат? Предметы какие проходите?

— Ну, анатомию, диагностику, фармакопею…

— Вот и вышел из тебя, брат… фармакопей!

Боженко выпил третий наперсток и разгладил усы. Он, конечно, спешил, но оставить так темного человека, а тем паче интеллигента, он не мог. Темного человека надо просветить. Да и друг детских лет к тому же. Тем более, если принять во внимание, что друг этот только что его спас. После третьей рюмки Боженко всегда чувствовал прилив красноречия.

— А ну, глянь-ка, можно уже идти?

Доктор сбегал на балкон и вернулся с неутешительными известиями: юнкера оцепили квартал, обыскивают дворы Брыля и Колиберды. Ай-яй-яй! Неотесанные люди, конечно, сколько от них доктору беспокойства, а ведь вот, жалко — не сочли бы эти грубияны-юнкера их за большевиков! После двадцати граммов спирта у доктора слегка шумело в голове.

Боженко с досады крякнул и подлил доктору.

— Так вот, послушай меня, фармакопей! Бежали мы с тобой или не бежали воевать с англичанами и освобождать буров?

Гервасий Аникеевич выпил.

— Бежали.

— Ну так теперь самое время воевать и против буров!

— Я не поеду! — категорически отказался доктор. — Ты как знаешь, а я не поеду. Я против войны.

— Я тоже. Но ведь теперь надо кафров освобождать: сукины сыны буры вместе с англичанами эксплуатируют теперь кафров.

— Бедные кафры! — доктор подлил Боженко. — Выпьем за кафров!

— Выпить можно! — Они выпили и потянулись к огурцам. — Да только никуда ездить не надо! — заговорил Боженко несколько громче, чем прежде. — Потому что кафр — вот хотя бы я!

— Ты — кафр? — доктор был шокирован. Конечно, бедный Василёк так и не вышел в люди, остался простым плотником, но… — Нет, нет, ты не кафр!

— Кафр! — Боженко ударил кулакам по столу. Спирт просветил его, и теперь он все видел насквозь. — И ты меня освобождай, пожалуйста! Освобождай меня вместе со мной, слышишь! Чтоб не было кафров, чтоб не было никакого империализма и вообще эксплуатации человека человеком. Дошло?

Словом, Василий Назарович — слегка непослушным языком, но с полной ясностью мысли, потому что после чарки у него всегда прояснялось в голове, — прочитал другу юных лет лекцию по теории классовой борьбы. Лекция построена была на критике позиций обоих упомянутых доктором детей — и дочки с ее Центральной радой, и сына с его Временным правительством, а также и самого доктора, который ничего не понимал и ничему не сочувствовал. Бурам, доказывал Боженко, надо помочь освободиться от англичан, но при этом надо позаботиться, чтоб сами они не угнетали кафров. Потому-то лучше всего начинать сразу с освобождения кафров во всех странах. А интересы пролетариев всех стран отстаивает партия большевиков. Вот поэтому английский и всякий другой империализм, а с ними и буры-буржуи или там наши капиталисты и живоглоты из Временного правительства и Центральной рады и нападают сейчас на большевиков.

— Вот ты и соображай, фармакопей, ехать ли нам в Трансвааль или здесь освобождать пролетариат и крестьян от эксплуататоров!.. А ну пойди глянь: нельзя ли мне уже пройти?

Доктор побежал на балкон и скоро вернулся: юнкера покончили с облавой и ушли. Боженко сразу вскочил:

— Заболтались мы тут с тобой! Очень было приятно: двадцать пять лет, девяносто шесть градусов!..

Доктор Драгомирецкий остановил Боженко: