Андрей Тюнин - Свенельд или Начало государственности

«Ты просишь, что бы кто-то из моих людей остался с тобой» – догадался Рюрик, на всякий случай окидывая вопросительным взглядом преданных соратников. Ни один мускул не дрогнул на норманнских лицах, хотя с первых минут встречи с Олегом я почувствовал, что его появление среди нас было неслучайным, и наши пути в будущем пересекутся, как пересекаются линии судьбы на человеческой ладони.

В сумерках русич покинул гостеприимный драккар, дружески попрощавшись с Рюриком и со мной, и поклонившись всем остальным, уже привыкшим к впечатлению, производимому мною на представителей иных народов, которые из всех нас, помимо Рюрика, выделяли именно меня, Свенельда.

В том, что Олег был не простой воин – мы убедились на следующее утро, когда получили в подарок несколько добротно выделанных бочек с засоленной рыбой, копченым мясом и сладким тягучим вином, не пробованным нами даже в далеких южных землях, куда мы взяли курс, покинув страну русов.

Мы надеялись на счастливое продолжение плавания и в непрестанных трудах и заботах вскоре забыли про Олега и про его просьбу, и только Рюрик был молчаливее своих воинов и чаще других пил сладкое вино из меда бортевых пчел. И все мы понимали, в чем причина его необычного поведения – у Рюрика мог быть сын такого же возраста, как Олег, и матерью его сына могла быть женщина родом возможно из племени Олега.

Но у Рюрика вообще не было ни одного сына!

Рюрик нравился женщинам, и не исключительно потому, что был главой рода и этим вызывал к себе интерес и почтение – чувства, очень часто перерастающие в любовь, но и просто как один из немногих мужчин, сама внешность которых оказывала влияние на зарождение подобных чувств или хотя бы на желание окружающих быть как-то ближе к такому человеку.

Зеленые, словно у женщины, глаза на гладко выбритом лице, густые белесые брови и правильной формы нос с тонкими, почти хрупкими ноздрями сначала производили ощущение нелепости, нереальности, а потом притягивали и завораживали. Да и шрамы не искажали правильные черты его лица, а придавали ему необходимую мужественность и твердость.

В четырнадцать лет отец женил Рюрика – роду нужны были воины, а Рюриковичам наследник, но дети не появлялись, несмотря на отвары целебных трав и недоуменные взгляды островитян. Для норманнской женщины в такой ситуации смерть была наилучшим исходом, и жена Рюрика вскоре умерла, недолго оплакиваемая в народе. Дети на острове стали рождаться все реже и реже, и старики решили, что жившему в полной замкнутости угасающему роду необходима новая свежая кровь. И вот тогда-то мы вернулись домой из очередного похода с тремя полонянками, предназначенными в жены Рюрику и его сводным братьям – Трувору и Синеусу, и одна из них, возможно, была из племени русов. Трудно сказать, почему выбор Рюрика, а к тому времени он имел право самостоятельно распоряжаться своей судьбой, пал именно на нее. Даже я видел здесь слепую случайность, каприз природы, а никак не первый шаг закономерной поступи нашего общего будущего.

Снега, как мы стали называть жену Рюрика, внешне была полной его противоположностью. Высокая, тугая как тетива лука, с длинными русыми волосами и голубыми неулыбающимися глазами, она не показывалась на людях ни одна, ни вместе с мужем, если это не диктовалось родовыми обычаями, и поэтому, когда их видели вместе, не проходило ощущение, что она чужая, не своя, и выбор Рюрика был его первой серьезной ошибкой. Снега и сама нисколько не стремилась к сближению и даже подчеркивала свою чужеродность, не пытаясь выучить наш язык и перенять наши обычаи. Она быстрее всех женщин разжигала костер, мясо, поджаренное на ее огне, было самое сочное и таяло во рту даже у беззубых старцев, а вода из ее кувшина всегда оказывалась прохладной и освежающей, но ее хозяйственные достоинства были лишь платой за хлеб и кров – не более и не менее, и чувствовали это многие, а не я один.

Теперь по утрам зеленые глаза Рюрика окутывал туман, а слова утрачивали свойственную им твердость и значимость – я понимал, что ночами он пытался растопить ледяное безразличие Снеги своей неутолимой нежностью, а она безропотно, раз за разом, уступала ему, но уступала как пленница, оставаясь холодной и чужой. Скоро стала заметна ее беременность, и появилась надежда, что ожидание ребенка, а тем более рожденный первенец сломят женское упорство.

Именно в то время я столкнулся с ней один на один у труднодоступного, расположенного в нежилой части острова источника пресной воды. Я часто приходил сюда, скрываясь от любопытных глаз, и размышлял о своем одиночестве в дружной варяжской семье, более всего страдая оттого, что никого не поражает ни тайна моего рождения, ни моя затянувшаяся молодость. О, как я был тогда глуп, сколько всего не понимал, сколько времени зря потратил на никчемные страдания и сомнения! И, хотя любые страдания – крылья одухотворенной души, а сомнения – пища для мудрости, мне до сих пор стыдно за мою беспомощную неопределенность во время жизни на острове в бездеятельном спокойствии и благополучии.

И Снега, как и я, очевидно, выбрала дальний родник в надежде не столкнуться здесь с женщинами, набиравшими прозрачную, чуть горьковатую от жестких примесей воду в объемные глиняные кувшины. Она не испугалась, встретившись со мной в безлюдном месте, а в ее безжизненных глазах даже мелькнули искорки интереса.

– Почему они считают тебя своим, но ты не такой, как они? – сразу же спросила она на нашем родном языке, но я поразился, прежде всего, точности и глубине ее вопроса.

И что я мог ей ответить, если сам постоянно мучался в поисках разгадки своей тайны.

– Не знаю, – с трудом выдавил я из себя, первый раз задерживая на ней свой изучающий взгляд.

Снега ни капли не смутилась, но искорки интереса потухли, и она снова стала отдаленной и чужой.

– Когда? – спросил я в свою очередь, упершись взглядом в округляющийся живот, пока совсем не портивший стройность и гибкость юного тела.

Она вскинула голову, и синева ее глаз прошила меня насквозь, а слова, произносимые громко по слогам, так их произносил и Рюрик, когда отдавал последние приказы перед сражением, до сих пор болью отзываются в моем закаленном сердце.

– Ничего не будет! Победитель получил тело, пища и кров оплачены – сильная рука ее встряхнула вместительным кувшином, – ничего больше не будет!

– Почему? Удел женщины – продолжать род человеческий, а Рюрик любит тебя!

– Я не могу родить война, который станет сражаться с моим народом, убивать моего отца и братьев, уводить в полон моих сестер и подруг!

– Но это будет и твой сын! – почему-то мы оба не сомневались, что должен родиться именно мальчик.