Валентин Рыбин - Азиаты

В роскошно убранной коврами и мехами кибитке поставили стол и кресла, однако Пётр решительно отказался от привычных ему удобств.

— Унесите всё это. — Царь лукаво подмигнул Екатерине: — Стоило ли, Катя, плыть за тысячу вёрст, чтобы и тут утопать в гамбургских креслах! Посидим на коврах азиатских…

Мебель мгновенно исчезла. На коврах появились небольшие бархатные подушки и скатерть со всевозможными яствами и фруктами. Аюка-хан поставил перед царём чашу с кумысом и чашки поменьше, китайского изготовления. Екатерина, разглядывая убранство ханской кибитки и посуду, заметила с удивлением:

— Я-то думала у них кошмы грязные, а тут и Европа, и Китай, и ковры туркменские и персидские. Одно лишь слово — азиаты, а повадки княжеские.

— На-ка выпей, государыня, молока кобыльего. Это как раз то, что делает сама Азия. — Пётр, прежде чем подать чашу с кумысом жене, попробовал его на вкус. Аюку-хана спросил: — По-русски хорошо можешь балакать или толмача позвать?

— Обойдусь, государь…

— Тогда изволь задать тебе несколько вопросов. Прежде всего, хочу знать, отчего калмыки свой шерт [1] Шерт — клятва. завсегда нарушают? За двадцать лет моего царствования ты, Аюка, раза четыре божился верой и правдой служить России, и все клятвы нарушил.

Толстой одобрительно улыбнулся государю, дав понять, что разговор сей «к месту и ко времени». Пётр стал строже, шевельнул усами: «Умеешь наводить тень на плетень, ну, так слушай, каково будет оправдание калмыцкого хана». Аюка, выслушав царя, ухмыльнулся:

— Великий государь, поверь, калмыцкий хан Аюка никогда не предавал тебя. А то, что наши кони бежали в разные стороны, виноваты и твои воеводы и князья. Помнится, великий государь, когда помог я тебе разогнать бунтовщиков в Астрахани, а потом послал под Полтаву большой отряд калмыков с моим сыном Чакдор-Чжабом, ты мне грамоту царскую выдал: «Аюка — хан есть хан неприкосновенный, и все народы, живущие вблизи калмыков, должны подчиняться ему и исполнять его волю». Не гневись, великий государь, на сказанное мной, но я принял твою грамоту, как указ. И я дал клятву выполнять твой указ. После Полтавской битвы, в десятом году, вместе с графом Петром Матвеевичем Апраксиным взялся защищать от всяких врагов Казань, Саратов, Астрахань, Уфу, Терский берег… Славно исполняли твою волю калмыки. Сам Апраксин, вот он здесь сидит, помнит небось, лично назвал меня, от твоего величества имени, владетельным ханом над многими степными ордами. Двадцать тысяч конников отправил я с Чакдор-Чжабом графу Апраксину, когда тот пошёл на Кубань. Много тысяч жён и детей привели мы оттуда, а скота всякого ещё больше… А как обошлись со мной через три-четыре года русские?! Кубанский хан Бахты-Гирей-Султан захватил Джетысан и Джамбуйлуков, напал на мои калмыцкие улусы. Всё разорил дочиста. И мою кибитку сжёг. Хорошая кибитка была — получше этой. С грехом пополам спасся я от вероломного кубанского хана. Поскакал я в Астрахань, вижу, князь Бекович-Черкасский собирается в Хорезм. Говорю ему: «Постой, не спеши, сначала помоги мне. Бахты-Гирей меня преследует, на пятки наступает!» Князь вывел свою конницу на речку Балду — и всё тут. Стрелять в кубанцев не захотел, в погоню за ними тоже не бросился. Я тогда сказал ему! «Согласно указа государя российского ты должен во всём подчиняться мне. Я тут главный начальник!» А он отвечает: «У меня тоже указ царский — никому не подчиняться, только самому государю императору?» Бахты-Гирей увёл на Кубань много татар и калмыков, сжёг всё, что горит, а Бекович даже пальцем не шевельнул… Что было делать! Пришлось мириться с кубанским ханом, чтобы своих людей домой вернуть. Не только я, все калмыки возненавидели Бековича. Я должен был отомстить ему. И отомстил. Я послал своих людей к хивинскому хану. Они сказали ему: «Князь Бекович-Черкасский идёт в Хиву, чтобы захватить Хорезм».

Пётр слушал калмыцкого хана с налившимися гневом глазами, но сдерживал себя, лишь покашливал тихонько. Толстой, не смея нарушить ход мыслей государя, сказал сидящему напротив Апраксину:

— Позже-то Аюка-хан способствовал Бахты-Гирею в нападении на Пензенский и Симбирский уезды. А когда воеводы тех городов стали просить, чтобы Аюка-хан помог отогнать кубанских татар, Аюка сослался на Бековича и слово в слово повторил ответ, который когда-то услышал от него: «Дескать, без особого царского указа чинить расправу над кубанцами не могу».

— Хватит, Пётр Андреевич. — Царь решительно пресёк ненужный разговор. — Не станем ворошить прошлое, а зададим калмыцкому хану ещё один вопрос. Готов ли ты, Аюка-хан, преданно, не щадя живота своего, служить России?… Лично мне ты ни разу не клялся, а посему хотел бы услышать от тебя сейчас.

Аюка задержал в груди вдох, подумал немного:

— Великий государь, слово моё твёрдо, как алмаз, и чисто, как алмаз. Клянусь тебе в преданности… Эй, подайте бичик и бурхана.

Один из нойонов подал Аюке священную книгу и статуэтку божка. Саблю из ножен Аюка вынул сам, лизнул её языком, приложил остриём к горлу, заговорил, закатывая к подлобью глаза: «Ежели буду у великого государя российского в послушании и клятву свою нарушу, то на мне, главном тайдше, и на детях моих, и на нойонах и зайсангах, и на всех улусных людях будет гнев божий и огненный меч; и тем мечом, который я, главный калмыцкий хан-тайдша, вынув из ножен, лизал и к горлу прикладывал, от неприятеля своего буду зарезан по горлу своему; и будут прокляты по своей калмыцкой вере в сём веке и в будущем». Выговорив слова страшной клятвы, Аюка поцеловал божка бурхана, приложился губами к священной книге, возвратил статуэтку и книгу стоявшему у входа в кибитку нойону, затем вогнал в ножны золотую саблю и, выпрямившись, замолчал. Царь и его приближённые с нескрываемым любопытством следили за чудодейством калмыцкого хана. Царь с трудом сдерживался от усмешки, столь занимательным показалось ему поведение хана, но в конце клятвы, когда Аюка-хан от усердия взмок и по лицу его покатился пот, Пётр проникся к хану уважением:

— Однако, господин тайдша, клятвы у тебя не суточные. Дай-то Бог, выполнить тебе сию клятву. — Царь пожал руку хану и потрепал за плечо. — Но уверен ли ты, что также верны России твои нойоны, зайсанги и простые воины?

— Великий государь, ступай за мной, я покажу тебе моих нойонов и зайсангов. — Резко поднявшись, он шагнул к выходу. Царь и свита не спеша вышли из кибитки вслед за ханом. Аюка сделал жест рукой, что-то крикнул по-калмыцки, и сотня джигитов, мгновенно соскочив с коней, окружила царя и его свиту. Джигиты по команде хана встали на колени, вскинули вверх луки и пустили стрелы в небо. Прошло немного времени, и стрелы вернулись наземь, воткнувшись близко одна к другой, образовав круг.