Валентин Рыбин - Азиаты

Осенью туркмены возвратились с русско-турецкой войны. Вернулись не все: одних сразило пулями, другие умерли в чумных палатках на днепровских болотах, третьи долечивались в лазаретах. В Арзгир пришли поредевшие сотни, и плач над аулом стоял долгий и скорбный. Арслан в изношенном чекмене я потрёпанной папахе, в дырявых сапогах вошёл в юрту и со злостью сбросил с себя одежду. Старуха мать и Наргуль, которую он даже не узнал, потащили его вшивую солдатскую робу на задворки: там развели костёр и сожгли тряпьё. Затем нагрели воды. Поливая на себя из чашки горячей водой, вскрикивал от удовольствия и слышал, как бранила мать Наргуль:

— Аю, гелин [21] Гелин — молодая женщина, молодуха. , разве ты не жена ему?! Почему стыдишься собственного мужа. Войди к нему, помой спину!

«Неужели это та самая Наргуль, моя жена? — удивлённо думал он. — Та была жалким существом, а эта полногрудая красавица с красивыми, как у горной серны, глазами".

Наргуль, поддаваясь требованию свекрови, вошла было в юрту, но Арслан так испуганно закричал, что она выскочила как ошпаренная и заплакала:

— Ой, мама, разве это муж — это дикарь, ненавидящий женщин!

— Подай чистые балаки и рубаху! — потребовал он из юрты. — Откуда я мог узнать, что ты та самая Наргуль? Пока я воевал в Крыму и в Хотине, ты только и знала, что росла и хорошела. Ну, ничего, я заставлю тебя похудеть! — От лёгкости после горячей воды, от счастья, что наконец-то он добрался домой, от того, что Наргуль стала истинной красавицей, он дурачился в таким неистовством, что Наргуль поняла его шутки а рассмеялась.

Облачившись в чистую одежду, накинув на себя новый чекмень и нахлобучив тельпек, он побежал в свою юрту и потребовал чая. Наргуль принесла большой фарфоровый чайник с пиалой и конфетами, поставила перед ним и села напротив, разглядывая обросшего чёрной бородой мужа. Смущённый её близким присутствием, он почувствовал, как подкатили к горлу жаркие удушающие спазмы, и не знал, что делать. Руки его затряслись от возникшей лихорадки во всём теле. Закипела в нём плоть, ибо много лет он не знал женщин. Сердце требовало объятий, стучало гулко и неровно. Почувствовав неотвратимое, забеспокоилась вдруг, словно пойманная в силки птица, Наргуль. Хотела встать, но Арслан поймал её за руку и привлёк к себе. Недолгая борьба довела обоих почти до беспамятства. Лицо молодой женщины побледнело, глаза загорелись тихой зовущей любовью. А он смотрел на неё и торжествовал. Наргуль попыталась встать и выйти, но он не отпускал её, боясь, что, увидев её, мать сразу всё поймёт. Он вышел из юрты, принёс вторую пиалу, налил чаю и подал ей…

И началось их тихое счастье, продолжавшееся всю осень и зиму. С началом весны приехал с Кумы Берек-хан с вестью срочно явиться Арслану с десятью джигитами в Астрахань, к управляющему первого кабинет-министра Волынского. Берек-хан не стал скрывать от сына суть вызова. Сказал удручённо:

— Государыня Анна Иоановна повелела ехать джигитам в Дурун и Нису и купить там туркменских коней. Всякие кони у неё есть, а туркменских, самых быстрых и выносливых, каких больше в мире не существует, у неё в конюшне нет.

Арслан призадумался. Не хотелось ему вновь покидать тёплый домашний очаг, около которого пригрелся за зиму с молодой женой и ожидал к лету младенца. Пугал и очень далёкий путь, безвестность страшила, страх и сомнения угнетали — вернёшься ли живым назад? Но ехать надо: управляющий Василий Кубанец, Арслан хорошо помним никого другого посылать к дурунским туркменам не желал. Берек-хану он прямо сказал: «Сбежит или останется там твой сын — все расходы по поездке и золото, которое выдам на покупку коней, взыщу с тебя, Берек-хан!»

За день до отъезда собрались джигиты во дворе летней ставки Берек-хана. Тахир-мулла, Нияз-бек, Берек-хан и другие аксакалы напутствовали удальцов. Мулла сказал:

— Царское дело — дело богоугодное. Если царица русская захотела завести в своей конюшне туркменских лошадей, то и Аллах будет того желать и помогать джигитам на всём их долгом пути в далёкий Дурун. Почаще молитесь, сынки, почаще призывайте Аллаха…,

Берек-хан поддержал Тахира-муллу:

— Об Аллахе надо помнить всегда — это верно, но не забудь, сын мой, о своём дяде Мураде. Прошло много лет с того дня, как утонула русская баржа с больными и ранеными солдатами, но один Аллах ведает, умер или жив твой дядя — Аллаху молись и у людей спрашивай о Мураде. На Тюбкараган доберётесь — сразу у мангышлакцев узнай о той утонувшей барже и о спасшихся. Мангышлакцам скажи, из какого рода ты сам и твои джигиты. Скажи им, а то они давно забыли о нас, бежавших из Хорезма на Мангышлак, а оттуда на Куму. Пусть узнают, что самыми первыми ступили на западный берег Каспия Береки…

— Хай, Берек-ага! — недовольно воскликнул Нияз-бек. — Зачем обманывать мангышлакцев? Ты думаешь, они не знают, кто самым первым оказался на Куме, Маныче, Калаусе? Они очень хорошо помнят Чингиз-хана и его внука Джучи, который погнал хорезмских туркмен к южным берегам Каспия. Преследуя их, он заставил их бежать по Талышским горам, по Шемахе и Дагестану, пока не выгнал в эти степи, где теперь мы живём. Да будет всем известно, и тебе тоже, Берек-хан, что твой прадед и дед хорошо знали, куда они идут, когда переправлялись вместе с калмыками через Волгу. Они шли на землю своих предков. Именно эти места захватили Береки, на которых во времена Чингиз-хана селились туркмены Хорезма.

— Вах-хов, дорогой Нияз-бек! — властным тоном прервал затянувшийся рассказ своего нового родственника Берек-хан. — Ещё два-три слова, и ты начнёшь утверждать, что именно тогда сошлись туркмены с казаками…

— Именно тогда они и сошлись, и тогда же казаке приняли наши обычаи вместе с шапкой-трухменкой и талаком!

— Болтун ты, Нияз-бек, — небрежно отмахнулся он него Берек-хан и продолжал: — Не слушайте его, джигиты. Приедете в Хорезм — скажете о себе так: мы люди из России, но сами туркмены. Мы служим русской императрице, но кровь у нас туркменская… Постарайся, Арслан, найти самого главного хана в Хорезме — передать мой поклон и просьбу защищать вас, пока будете в коренной Туркмении,

— Надир-шах — самый главный, — вновь эаговорил Нияз-бек. — Он родом из туркменского племени афшар. Пусть у него ищут защиты.

— Надир-шах на Кавказе, а Хорезм — на Арале, — умно высказался Тахир-мулла. — Только один Аллах н там, и тут, потому что он на небесах. У Аллаха ищите защиты, сынки…

Разбрелись джигиты по своим кибиткам, когда запели первые петухи. Берек-хан слез с тахты последним, остановил Арслана:

— Сынок, если с дядей вернёшься, продлишь на десять лет жизнь матери. Она, как и я, только и думает о Мураде…