Голо Раймунд - Из мещан

– А что делать той, которой небо не дало способности подчиняться? – спросила она.

– Ей нужно выходить замуж за такого человека, как Альфред, и перемениться с ним ролями, то есть захватить верх!

– Сегодня – дурной день! – вздохнув, заметила Полина, беря дядю под руку и прижимаясь к нему. – Я причинила много неприятностей и себе и тебе! Но нет худа без добра: из всего я вынесла хороший урок и твердо решила не выходить замуж за Альфреда. О, дядя, как много надо сил и терпения, чтобы усмирить мою пылкую натуру!… И как я должна любить и бояться того человека, за которого выйду!

– Хвала сегодняшнему дню! – воскликнул радостно изумленный барон. – Хоть и поздно явилось признание, но все-таки явилось! За такую цену я готов вытерпеть всякие неприятности, даже готов перенести разрыв с Геллигом!… Наконец-то ты убедилась, что Альфред не годится для тебя как опора!

Полина еще крепче прижалась к дяде.

– Кроме тебя мне не нужно никакой опоры! – сказала она. – Я никогда не выйду замуж! До моего совершеннолетия с меня довольно Блендорфа! Ты будешь давать мне советы, Блендорф будет исполнять мои приказания, таким образом, скипетр будет находиться в руках у самого лучшего правителя.

Барон был благоразумным: он находил, что пока сделано достаточно и счел за лучшее молчать.

Было темно, когда они вернулись домой.

Только что уселись за чайный стол, как на дворе послышался топот лошадей, и в гостиную вскоре вошла вся компания охотников.

Геллига с ними де было, но полковник и Бриксен были очень оживлены, а Блендорф и того больше! Досада на несчастье с лошадью и моральное поражение, понесенное им от Геллига, побудили его приналечь на фляжку сильнее, чем следовало, и потому он находился в довольно возбужденном состоянии.

Учитывая это, барон Рихард предложил кружку разойтись пораньше, и Полина легла спать, не видев Геллига.

Всякий, кто бывал в Геллерсгейме и знал царивший там образцовый порядок, не узнал бы теперь поместья, заглянув в него сегодняшним утром.

Приказчик, по заведенному Геллигом порядку, явился рано утром к Блендорфу за приказаниями, но тот раскричался и выгнал его.

Тогда слуги, не зная, что им делать, принялись, за что попало: кто чистил лошадей и коров, а некоторые подчищали траву, дерзнувшую появиться на дорожках парка.

В спальне Геллига царила воскресная тишина. Стол с почти нетронутым завтраком был покрыт бумагами, а сам Геллиг лежал на диване, подложив руки под голову и предавшись размышлениям.

Послышался стук в дверь, больная собака слегка приподнялась, но не залаяла.

– Войдите! – сказал Геллиг.

На пороге показался барон Рихард.

Ганс поспешил встать, на лице его отразилось удовольствие, которое он старался прикрыть притворно-холодными словами.

Но барона нельзя было провести.

Он дружески крепко пожал протянутую ему руку, и сразу же приступил к цели своего прихода.

– Я пришел изложить вам свой взгляд на вчерашний случай: это я должен сделать для себя и для вас, а также и для Полины, которую я воспитал!… Что вы так смотрите на меня? Вы хотите сказать, что этим воспитанием я не вполне могу гордиться – это я знаю и без вас, но сознайтесь, что есть и хорошие стороны в ней!

– Конечно! – добродушно заметил Геллиг, тронутый любовью старика к этому своевольному ребенку.

– Очень рад, что вы согласны с этим, я иного и не ожидал от вас: умный человек всегда справедлив!… Но я хочу, чтобы вы знали, что люди разных сословий, если они находятся на одной ступени развития, имеют одинаковые понятия о добродетели и пороке!

– Всегда ли вы придерживались этого взгляда, барон? – с худо скрытой горечью спросил Ганс.

– Признаюсь, нет! – просто ответил Рихард. – Я долго искал в этом ложном взгляде утешения для себя. Мне хотелось свалить вину любимой женщины на мало развитое чувство чести и на недостаток такта во всем сословии! Но это предубеждение и прежде колебало мой рассудок, а благодаря вам, оно совершенно рассеялось! Я научился вас любить и уважать, как очень немногих! И я назову счастливым всякого отца, у которого такой сын, как вы!

Молодой человек с глубоким волнением на лице низко поклонился барону.

– Благодарю вас за такое мнение! – сказал он задушевным голосом. – Оно осчастливило меня больше, чем вы думаете! Мне всегда хотелось его заслужить!… Теперь я веселее расстанусь с Геллерсгеймом!

– Расстанетесь? – повторил барон. – Вот за этим я и пришел к вам!… Полина отказала вам, а я вам предлагаю место управляющего у себя. Вы будете независимым вполне, и я буду обращаться с вами, как с сыном! Тогда я буду в состоянии жить в Диттерсгейме, которого уже избегаю много лет!

– Вы очень добры и я вам благодарен от души, – отвечал взволнованно Геллиг, – но я не могу принять вашего лестного предложения!… Поселиться в Диттерсгейме – означало бы для меня разрыв навеки с теткой, которую я так люблю! К тому же, я у нее – единственная опора!

– Она богата, сказочно богата, имея вас! – сдавленным голосом произнес барон. – Но Боже сохрани, чтобы я посягнул на ее сокровище и пожелал бы разделить его с нею!

– Она тоже не хочет делиться, – нерешительно заметил Ганс, – она берет все или ничего!

Скорбная складка легла вокруг губ барона Рихарда.

– Все та же страстность, та же ненависть, – печально произнес он. – Чем она питает в себе эти чувства, которые должны отравлять ее жизнь?

– Сознание, что она невинно осуждена.

– Не сводите меня с ума, не говорите так! – воскликнул барон, вскакивая. – Я пережил мысль о ее вине, но о невинности нет! Да этого и не может быть! Если она отказалась от всяких объяснений – разве это не виновность ее?

– Причина всему: мещанская кровь!… Вы кинули ей эти слова, как приговор, как знак глубочайшего презрения!… А для меня лично, это – символ чистоты и честности!

Барон снова сел и, слушая молодого человека, все ниже и ниже склонял голову, словно под гнетом тайной горести.

– Жену из своего сословия вы бы не сочли способной на такое преступление, – продолжал Геллиг, – а огромная любовь жены, жены по вашему выбору, не могла спасти ее от подозрения и осуждения, потому что в жилах ее текла не дворянская кровь!

– Все это я слышал от вас, но мне странно одно: почему Леонора не пыталась исправить дело кротостью и лаской, а выказала гордость и озлобление?… Вы видели, как я склонил голову из уважения к вам, так неужели молодая жена не смогла бы обезоружить любовью мое высокомерие?

– Но вы снимаете с нее обвинение? – спросил Геллиг, замирая от ожидания ответа.

Барон покачал головой.

– Нет, – сказал он печально, но решительно, – я отдал честь мещанству: я научился отделять личность от сословия – и только!