Сергей Мосияш - Александр Невский

— С кем с «самим»?

— Вестимо, с нечистым же. А он ее слушается. Выйдешь от Кузьмихи, сплюнешь через плечо, перекрестишься три разы, — это чтоб он отстал, — и до избы своей бегом.

Избенка Кузьмихи маленькая, с одним оконцем, затянутым пленкой бычего пузыря.

Сама Кузьмиха и впрямь на ведьму смахивает — волосы седыми космами из-под повойника торчат, нос сух, темен, глаза глубоко запали под насупленными бровями.

Княжич уже пожалел было, что надумал к ней приехать. Можно б было и до Городища потерпеть, а там бы лечец княжий пособил ноге. Александр и поворотил бы на Новгород, да гордость не позволяла. Что смердам помыслится? Испугался, мол, княжич ведьмы-то, слабенек оказался. Не только уехать, но вида-то являть нельзя, что старуха эта и впрямь страшновата. Может, и ведьма, поди проведай.

— Добрый вечер, старая, — приветствовал Кузьмиху Александр, стараясь не опускать глаз под ее пронзительным взглядом.

— Здравствуй, здравствуй, сынок, — отвечала старуха голосом ласковым, не вязавшимся с ее видом. — Чай, приболел, сердешный?

— Это тебе не «сынок», — сердито осадил ее дед. — А княжич. Наш княжич Александр Ярославич. «Сынок»…

Старуха с укором посмотрела на деда.

— Эх ты. Век прожил, дела не понял. Чай, мне не званье ведать надобно, а хворь, человека терзающую.

Сказав это, она отвернулась от старика и уж более не интересовалась им.

— Никак, ноженьку зашиб, сынок, — молвила Александру участливо. — Не кручинься, поправим.

«И впрямь ведьма», — подумал Александр, дивясь такой догадливости. Он перекинул больную ногу через луку седла, и тут же подбежавшие слуги помогли ему спуститься с коня.

— Милости прошу, сынок, до моего дома.

Опираясь на плечи слуг, княжич, пригнувшись, протиснулся в Кузьмихину избу.

Она оказалась столь мала, что от середины ее можно было рукой любую стену достать. Тусклый свет, проникавший через оконце, скупо освещал стены, сплошь увешанные пучками сухих трав и кореньев. И даже земляное ложе в углу было застелено травами. Кузьмиха вошла следом и указала отрокам:

— Положите.

Александр с помощью слуг лег на душистое ложе и вытянулся с облегчением, ощутив наконец желанный покой.

— А теперь идите, — велела старуха отрокам, — вздуйте во дворе огонь да поставьте на него греться воду.

Когда все ушли, Кузьмиха присела возле княжича и осторожно коснулась больной ноги.

— Болит?

— Болит, — признался княжич.

— А так? — чуть придавила пальцем Кузьмиха в другом месте.

— Еще пуще.

— Ладно, ладно, — пробормотала старуха. — Сейчас мы сапожок сымем и править ногу-те станем.

Александр понял, что будет еще больнее, и приготовился, стиснув зубы. А Кузьмиха возилась с сапогом и говорила совсем о другом.

— Я ведь во дворе сейчас огонь-то развожу, коли что. А тут у меня эвон печь, — она кивнула в противоположный угол. Александр только теперь увидел крохотную глинобитную печь. — Я уж зимой с ней маюсь, — продолжала Кузьмиха. — Сама мала и греет едва, зато дымит как путняя. Дверь откроешь— холодно, закроешь — дым глаза съедает, — засмеялась неожиданно Кузьмиха. — Уткнусь этак я в пол-те носом да и отдыхиваюсь. Там вроде дым пожиже.

Она все говорила-говорила о житье-бытье своем несладком, а сама потихоньку-полегоньку возилась с ногой. И вдруг облегченно вздохнула и подняла сапог.

— Ну слава те господи, сняли.

И только теперь Александр понял, что Кузьмиха попросту заговаривала его, отвлекая от боли. И подивился тому, что и впрямь почти не чувствовал ее.

— Мне долго ль лежать эдак? — поинтересовался он.

— Дни два-три, сынок, надо б. Чем ножке покоя больше, тем скорее здоровой станет. Да я тут ее травкой-те попарю, она и скоренько поздоровеет.

— Мне нельзя так долго.

— Льзя, льзя, сынок. Чай, не на столе еще?

— Нет.

— Ну вот и ладно. А чтоб дома-те не беспокоились, пошли кого из слуг со словечком утешным.

А и верно. Как сам-то не сообразил, что на Городище можно течца послать. Кого же? Ратмира? Нет, он должен под рукой быть. А если Станилу? В самом деле. Пусть-ка побежит один через лес, а то с того случая, как виру брал, бояться стал в одиночку ездить.

— Покличь, бабушка, мне Станилу.

Станила, услышав веление княжича, замялся.

— Може, кто другой, Александр Ярославич. Я с огнем занялся.

— С огнем другой и займется, а ты скачи и расскажи все Данилычу. Да княгиню не напугай.

Станила вышел из избы огорченный. Скакать лесом одному, да еще вечером, ему было страшновато.

Он не спеша проверил подпругу, сел на коня. Доскакав до лесу, перекрестился и начал бормотать молитву, не забывая подхлестывать и без того резво мчавшегося коня.

На третий день стараниями Кузьмихи, с помощью ее зелий и наговоров нога у княжича поправилась. Ступня немного побаливала, но уже можно было наступать на нее и даже ходить.

— Чем же мне одарить тебя, бабушка? — спросил Александр, прохаживаясь по темной избенке.

— Дареному коню в зубы не зрят, — отвечала Кузьмиха. — Эвон твои молодцы дровишек мне на две зимы уготовили.

— То не дар, то так, чтоб без дела не сидели. Может, и вправду тебе конь нужен? Так скажи.

— Ой, куда мне его. Себя б прокормить да согреть.

Кузьмиха прищурилась хитро, покачала косматой головой.

— Уж коли хошь, сынок, осчастливить старую, так вели мне шубу дать. Овчинную. Уж так зимой мне зябко. Кровь-то уж остылая.

— Шубу? — удивился княжич столь малому желанию. — И только-то?

— Шубу, сынок, шубу. Ох как в ней-то мне было б тепленько.

— Со мной здесь нет шубы. Но как только ворочусь в Городище — пришлю. Обязательно пришлю.

— Вот и спаси тебя бог, — обрадовалась Кузьмиха, словно уже шубу в руках держала. — А коли ты ко мне, старой, так добр и любезен, то прими от меня, сынок, ладанку с одолень-травой. Она тебя от стрелы вострой, от меча, от копья боронить станет.

Кузьмиха достала откуда-то крохотную ладанку орехового дерева с черным витым шнурком.

— Повесь на грудь себе. Станешь верить — поможет, разуверишься — в огонь кинь. И еще… — Кузьмиха оглянулась, ровно кто-то ее подслушать мог, и зашептала: — Еще заговор выучи. Ну! Повторяй за мной. Господи боже, благослови…

— Господи боже, благослови, — повторил Александр, тронутый искренней щедростью Кузьмихи.

— От синя моря силу, от сырой земли резвоты, от частых звезд зрение, от буйного ветра храбрости ко мне, рабу божию Александру.

Чем дальше повторял княжич заговор Кузьмихи, тем серьезнее становилось его лицо и в сердце поднималось непонятное волнение.

— …Стану я, раб божий, в чистое поле на ровное место, небесами покроюсь, на главу свою вскладу красное солнце, подпояшуся светлыми зорями, облачуся частыми звездами, что вострыми стрелами, — от всякого злого недруга моего. Аминь!