Павел Северный - Ледяной смех

— Неужели вы, госпожа Топоркова, действительно верите в возможность подобного?

— А почему бы нет? Повторяю, наш адмирал мужчина, а они все в любом положении, в любых званиях остаются мужчинами, способными на интрижки. А главное, я знаю Каринскую. Она несомненно хорошая певица, но и карьеристка.

Кромкина порывисто встала, прошлась по гостиной, достала из ридикюля зеленый флакончик и, открыв его, понюхала душистую соль.

— Даже голова заболела.

— Но надеюсь, голубушка, вы, рассказывая, не будете никому говорить, что слышали новость именно от меня, — попросила Топоркова.

Кромкииа не успела ничего сказать: в дверях появились Калерия с певицей Каринской.

Улыбаясь, Каринская оглядела дам, заметив растерянное выражение на их лицах, засмеявшись, обратилась к Калерии:

— Каля, мы, кажется, помешали интересной беседе.

— Вы правы, — поспешно произнесла Топоркова. — Мы только что о вас говорили.

— Надеюсь, не ругали?

— Мария Александровна, голубушка наша драгоценная, да за что же ругать вас? Своим пением вы всем нам доставляете такое удовольствие.

Каринская, не слушая Топоркову, расцеловалась с Клавдией Степановной.

— Рада, дорогая хозяюшка, что вижу вас во здравии. Надеюсь, ни на что не жалуетесь?

— Да жалуйся не жалуйся, Марья Александровна, все равно старческие немочи не оставят в покое. Давненько у нас не были. Не скрою, даже соскучилась по вашему пению. Сегодня, надеюсь, побалуете?

— Обязательно. Спою романс Корнилова «Спи моя девочка».

Каринская лукаво поглядела на дам.

— А все-таки, что говорили обо мне? Лица у вас у всех были как у заговорщиков. Неужели уже слышали новую сплетню?

— Какую? — спросили хором дамы.

— Какая-то дрянь пустила слушок, что я привлекла к себе внимание…

Топоркова горячо перебила Каринскую.

— Голубушка, умоляю, не продолжайте. Мы не поклонницы сплетен, особенно о вас. Кто поверит о вас сплетне?

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но если услышите все же, то знайте, что это клевета на человека, которого я боготворю.

Каринская села в кресло, откинувшись к спинке. Певица в темно-синем платье, сильно декольтированном. Ее красивая шея обвита широкой бархоткой с бликом броши из сапфиров.

— Каля, поэт Муравьев будет?

— Трудно сказать, Мария Александровна. Я просила Настеньку Кокшарову пригласить его. Кажется, обещал. Но, как все поэты, он не постоянен, а теперь особенно, ибо купается в славе.

— На днях слышала, как он читал стихи в офицерском собрании, и была очарована ими.

— Но сегодня у нас обязательно будет княжна Певцова.

— Тогда мы пропали. Княжна заставит мужчин забыть о нас многогрешных. Всегда княжной любуюсь. Вся женская греховность воплощена в ее облике.

— Находите ее такой красивой? — спросила с усмешкой Топоркова.

— Простите. Считайте, что мы не слышали вашего кощунственного вопроса.

— Ей-богу, Мария Александровна, спросила вас без тайной мысли, ибо не поклонница в женщине греховности.

— Глафира, перестаньте оригинальничать. Ну кто нам поверит, что живете без мыслей о своей греховности. Все мы женщины только этим и живем, только, к сожалению, не все из нас умеют сохранять эту желанную бабью греховность. Посмотрите на меня. Разве не сама виновата, что обзавелась в неположенных местах жирком. А княжна Ирина прелесть. Сама женщина, а, глядя на нее, холодею от удовольствия, когда представляю…

Каринская засмеялась.

— Что представляете, Мария Александровна?

— Как княжна танцует танец Саломеи.

— Вы видели?

— Да.

— Это что за танец такой? — спросила Клавдия Степановна.

— О нем трудно рассказать. Его надо видеть.

— А он пристойный?

— Грешный, Клавдия Степановна. У вас в зеленой гостиной висит копия с картины Семирадского «Танец невольницы».

— Так на картине она совсем нагишом. Неужели княжна?

— Представьте, Клавдия Степановна.

— Господи! Да что же ноне даже с такими знатными девицами приключается. Калерия, сходи узнай, как обстоят дела на кухне.

— Дочь ваша, Клавдия Степановна, вместе со мной видела танец княжны.

От удивления старуха Кошечкина перекрестилась.

— Да разве дозволительно девушке на такое глядеть?

— Даже обязательно. Дочь ваша артистка.

— Да музыкантша она.

— Артистка. А потому должна смотреть на любую красоту, даже в облике обнаженной женщины.

— Ох, Мария Александровна, простите меня старуху за правду, кою сейчас вам выскажу. Певица вы просто сверх замечательная, но по греховным рассуждениям просто несусветная охальница.

— Ничего не поделаешь. Со мной судьба не больно цацкалась, на подзатыльники не скупилась, вот и стала Каринская грех со святостью путать.

— Да будет вам на себя напраслину наговаривать. Может, и впрямь надо на все глядеть, а запоминать только нужное…

— Вот ваша Калерия так и делает. На все смотрит, а запоминает только нужное. Но танец княжны нельзя не запомнить.

— Где же она его танцует? — спросила Топоркова.

— А этого от меня и от Калерии не узнаете даже под пытками. Давайте лучше попросим Калю угостить нас музыкой Чайковского.

— Именно Чайковского.

— Да, да, Каля. Его «Времена года» в вашем исполнении незабываемы.

— Воля гостей — закон. Пойдемте в зал…

В «табашной» гостиной с вишневыми обоями удобные мягкие кресла из синего сафьяна. Расставлены они полукругом возле камина, на котором бронзовый бюст Петра Первого, отлитый по заказу хозяина со скульптуры Антокольского. Окна гостиной в красочных витражах на библейские темы. Привезла их Калерия из Италии, купив в католическом монастыре.

Собрались в комнате адмирал Кокшаров, композитор и пароходчик Иван Корнилов. Он — автор модных романсов, распеваемых в России. Во время войны большим успехом пользовался его романс «Спите орлы боевые», а теперь колчаковская Сибирь распевает недавно написанный им романс «Спи моя девочка».

В креслах вольготно расположились золотопромышленник Вишневецкий и инженер-путеец Турнавин — начальник движения омского железнодорожного узла. У камина полковник Звездич. Родион Кошечкин в вишневой поддевке, поверх синей шелковой рубахи, заложив руки за спину, ходит по комнате.

Вишневецкий говорил с присущим ему апломбом:

— Смею заверить вас, господа, что у большевиков Ленин — вождь и непререкаемый авторитет. Какого у нас, к сожалению, в обиходе не имеется. А жаль. Трудно без авторитета, когда любой наш генерал считает себя, по меньшей мере, если не Суворовым, то Кутузовым непременно.

— Я вас не совсем понимаю, господин Вишневецкий. — Звездич говорил, растягивая слова. — Разве авторитет адмирала Колчака у нас пререкаем?

— Конечно.

— Кем?

— Всеми, кому не лень рассуждать о политике. Даже вы сейчас, говоря об адмирале…