Павел Северный - Ледяной смех

Настенька прошлась по комнате, постояв в раздумье у окна, спросила:

— На улице холодно, Вадим?

— Признаться, не заметил.

— Наверно, волновались, что опять встретимся на людях? Калерия не в счет.

— Просто шел и о многом думал.

Настенька достала из карманчика платья листок бумаги и положила перед Муравьевым.

— Прочтите.

Развернув вдвое сложенный листок, Муравьев прочел ровные строки, написанные твердым мужским почерком.

«Доченька! Радость моя. Обещай, если со мной что случится, доверить свою судьбу Муравьеву».

— Записку нашла на днях в папином портфеле, который он просил меня взять с собой. В нем были письма мамы и вот эта записка. Не мучьте меня, дорогой. Что с папой? Где он?

Муравьев встал.

— Настенька!

— Скажите? Я знаю, он больше не живет? Не скрывайте правды. Я готова услышать ее.

Муравьев молчал.

— Папа застрелился?

— Да!

— Похоронен?

— Он застрелился на вокзале. Вскоре как вышел из поезда Колчака, после их последней встречи. Я сам его похоронил неподалеку от омского вокзала. Была глухая ночь. Мы покидали город последними, верней не город, а станцию.

— Я верю вам. Может быть, я виновата, что не осталась с ним?

— Настенька, не надо.

— Вы говорили с ним, как вышел из адмиральского вагона?

— Да. Он просил меня беречь вашу жизнь. Желал нам счастья.

— Вы выполните его просьбу?

— Зачем спрашиваете об этом.

— Я должна знать, со мной ли вы.

Закрыв лицо руками, Настенька начала ходить по комнате, монотонно повторяя одни и те же слова:

— Бедный папа, бедный папа!

Муравьев обнял ее. Настенька, уткнувшись в его грудь лицом, громко разрыдалась…

В декабрьские сумерки гнедой иноходец в легких санках с медвежьей полостью быстро примчал Настеньку и Муравьева на станцию. Но им пришлось сойти у вокзальной площади. Все ее пространство перед вокзалом было заполнено необычным скоплением солдат.

Пылали дымные костры, разметывая снопы искр. Ревели на разные голоса мотивы гармошки. Гвалт голосов, оглушая, смешивался с заливчатым смехом, выкриками, руганью, с рифмами едких и злых частушек, красноречиво отражавших настроение солдат.

С трудом протискиваясь среди солдат, над которыми в морозном воздухе нависал туман людского дыхания, Настенька крепко держалась за ремень портупеи Муравьева.

Наконец они вошли в здание вокзала. Их сразу обдало жарким теплом, насыщенным запахами пота, шерсти, кожи. В здании еще более плотная солдатская масса в облаках махорочного дыма, гудящая, смеющаяся под всхлипы гармошек. С вокзала они вышли на пустынный перрон. На втором пути стоял поезд из синих пульманов, и Муравьев догадался, что это поезд адмирала Колчака.

Не успели сделать и шага, как увидели бежавшего к ним прапорщика, вооруженного карабином.

— Назад! Немедленно назад!

Увидев капитана с девушкой, прапорщик приложил руку к козырьку.

— Прошу, господа, вернуться в вокзал.

— Извините, — обратилась Настенька к офицеру. — Я дочь адмирала Кокшарова. Мне приказано быть у Александра Васильевича.

Прапорщик несколько растерялся.

— Есть документ, удостоверяющий вашу личность?

— Конечно.

Настенька достала из ридикюля книжечку.

— Мой паспорт.

Прапорщик с паспортом побежал к поезду и вошел в вагон с ярко освещенными окнами. Через несколько минут он появился в тамбуре вагона с другим офицером, крикнувшим:

— Мадемуазель Кокшарова, прошу подойти.

Когда Настенька подошла к вагону, он, подав ей руку, помог подняться на подножку и, распахнув дверь в вагон, щелкнув каблуками, произнес:

— Прошу.

Войдя в душистое тепло вагона, Настенька увидела идущую по коридору даму в форме сестры милосердия. Она узнала в ней Анну Васильевну Тимиреву.

— Добрый вечер. Я Тимирева, — протянув Настеньке руку, сказала ласково Анна Васильевна.

— Я знаю вас. По Омску.

— Раздевайтесь.

Пригласивший ее в вагон адъютант принял от Настеньки шубку. Тимирева, улыбаясь, добавила:

— Вам придется немножко подождать. У адмирала совещание. Если что-либо спешное, можете передать мне.

— Пришла сообщить об отце.

— Нашелся? Где же он?

Увидев наполненные слезами глаза Настеньки, Тимирева, обняв ее, спросила:

— С ним что-нибудь случилось?

— Его больше нет.

— Убили?

— Он сам, — задохнулась от волнения Настенька. — Застрелился в Омске.

— Постойте.

Тимирева поспешно распахнула дверь в купе.

— Сядьте, дорогая.

Усадила Настеньку на диван.

— Подождите меня. Я быстро вернусь.

Тимирева вернулась, когда Настенька, стараясь справиться с волнением, вытирала глаза платком.

— Успокойтесь. Выпейте воды.

Тимирева подала Настеньке стакан с водой.

— Адмирал пожелал вас видеть немедленно.

Настенька сделала два глотка и закашлялась.

— Прошу вас, успокойтесь. Пойдемте.

По коридору вагона Настенька шла рядом с Тимиревой.

Колчак сделал шаг ей навстречу.

— Рад видеть вас. Прошу.

Настенька вошла в ярко освещенный салон. Вокруг стола с развернутой на нем картой в креслах сидели несколько генералов и полковников. При ее появлении все встали. Среди них Настенька узнала только генерала Лебедева и своего бывшего начальника по Осведверху генерала Клерже.

Колчак представил Настеньку.

— Господа, дочь адмирала Кокшарова.

Усадив Настеньку в кресло, он обратился к генералам.

— Владимир Петрович был для меня больше, чем старший друг. Это был настоящий моряк российского флота. И все так нелепо и просто.

Волнуясь, Колчак только от третьей спички закурил папиросу. Стоял у стола и курил. Обернувшись, спросил Настеньку:

— Вы уверены, что полученные сведения точны?

— Уверена, ваше превосходительство.

— От кого узнали?

— От капитана Вадима Муравьева.

— Кто-нибудь, господа, запишите фамилию, — обратился Колчак к генералам. Настенька видела, как это тотчас сделали Клерже и два других неизвестных ей генерала.

— Капитан был свидетелем?

— Он похоронил папу.

— Капитан в Красноярске?

— Он на перроне.

— Вы сказали капитан Муравьев?

— Да.

— Будьте добры сказать ему, чтобы завтра был у меня в десять утра.

Настенька смотрела на Колчака и по временам его лицо казалось в тумане. Из ее глаз текли неудержные слезы.

— Сами в каком поезде? — услышала вопрос Колчака.

— Я не в поезде. Еду на лошадях с семьей Кошечкиных.

— Кошечкин? Да, да, помню, в Омске вы жили у них в доме.

Колчак подошел к Настеньке, она встала.

— Прошу меня простить. Не знаю, что сказать вам. Мне очень тяжело узнать о трагедии адмирала. Мне кажется, ваш отец, устав, не смог больше жить. Будем с вами гордиться им. Он умер, как должен умереть русский офицер, когда жизнь становится немыслимой. Помните, при малейшей надобности я к вашим услугам.