Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом

— Объясните-ка мне вы, с вашим человеколюбием,^ какое, собственно, отношение имеет вообще какой-то Бертин к моему Железному кресту?

И с удивлением смотрит на лейтенанта, который стоит посредине лестницы и покатывается со смеху. Затем он хлопает себя по лбу и тоже начинает смеяться, сообразив, что ведь они с Яншем дерутся за награду, которая полагается тому бородачу.

Наверху, у себя в комнате, майор Янш в изнеможении закрывает окно. Он кладет в рот конфету, длинную палочку цвета' малины, вкуса фруктового сока, и начинает тяжелыми шагами ходить взад и вперед по комнате, и канцелярия внизу знает, что это не предвещает ничего хорошего.

К этим шагам начальства прислушиваются штабной фельдфебель писарь Диль, почтовый ординарец Беренд и даже денщик Кульман, и каждый по-своему делает выводы насчет своего дальнейшего поведения. Все сидят

в прекрасной, хорошо натопленной комнате, у всех сухие ноги, хорошее — поскольку допускают условия этой зимы— питание. Ни у кого из них нет охоты вылететь из-за какого-нибудь промаха и попасть к грязным землекопам, которые каждодневно надрываются от работы в своем старом, обстрелянном районе. Фельдфебель и денщик, настоящие рабы, готовы исполнить любую прихоть майора. Двое других хотят только одного: выйти сухими из воды. Не везет этому Бертину: кто бы ни пожелал помочь ему, обязательно сам попадет в беду. Сначала история у водопровода, затем ухнувший отпуск, теперь история с крестом, которая для всякого другого, несомненно, кончилась бы удачно. И, наконец, вторично раздутая, если можно так выразиться, в пылу ссоры между начальниками, история с водопроводным краном. Все это могло бы сломить самого сильного человека.

Вовсе незачем дожидаться возвращения друга Нигля. Вот он уже сидит на своем стуле и настойчиво, по-баварски, нашептывает свои советы. Впрочем, это воображаемый Нигль или, вернее, всплывший в памяти Янша, вызванный, точно дух, силой его фантазии. Майор имеет привычку широко прибегать к услугам своей фантазии. Он сохранил этот дар, вернее эту лазейку, еще с детских лет. Мысленно в его разгоряченном воображении проносятся, картина за картиной, сны наяву! Он мстит своим врагам, великодушно прощает тех, кто обходит его, дает советы кайзеру, которыми этот близорукий правитель не пользуется, спасает — он, скромный майор Янш, — отечество! В мечтах его уже давно украшает «Пур ле мерит» — высший орден прусского государства, пожалованный ему в награду за то, что он мысленно осуществил блестящий стратегический план: уничтожил посредством воздушной бомбардировки ядовитыми газами изменническое итальянское войско, что дало возможность немецким дивизиям ворваться через Турин и Савойю во Францию, где они в настоящее время разрушают города Лион и Авиньон. Далее, тот же безвестный майор оказал неизмеримую услугу новому верховному командованию, подняв на Украине восстание порабощенных малороссов, призвавших на помощь немцев как своих освободителей. Никто не ведает, кто именно измыслил такой гениальный план; его автор остается в скромной неизвестности и довольствуется счастьем сознавать, что он спаситель отечества и в состоянии оказать изумленным полководцам небольшую услугу.'

Человека, тяжело шагающего по комнате, не смущает, что, вопреки его мечтам, действительность непоколебимо идет своим путем; так, например, тот же полковник Штейн, которого он с позором понизил за наглое обращение с' одним заслуженным офицером по фамилии Янш и перевел на должность начальника штрафного батальона, теперь преспокойно покидает дом офицера Янша, обругав хозяина последними словами. Янш питается медом своих фантазий, трусливо обдумывая при этом, как бы не попасть впросак, если бы он и впрямь решился на этот опасный шаг.

Теперь он видит перед собой нестроевого Бертина, который в жестокий мороз остается на долгие часы привязанным к дереву, повиснув без сознания на веревках; майор Янш тешится этой заслуженной карой. Одновременно перед ним встает образ хитрого баварца, который так ловко и незаметно устранил доносчика из своего батальона. Созданный его фантазией Нигль принужден тереть тонкое сукно мундира о спинку простого деревянного стула и скромно давать на приятном баварском диалекте советы более умному, более высоко стоящему гениальному Яншу. Голос Нигля, приглушенный жирными щеками, гудит добродушно. На заявлении лейтенанта Рогстро надо сделать официальную пометку о том, что такой-то солдат вернулся на свой пост в парке полевой артиллерии по непосредственному приказу командира батальона. Затем капитан Нигль как-нибудь на вечеринке начальствующих лиц мог бы достойным образом отметить заслуги майора. Но нестроевому Бертину надо исчезнуть, его следует зачислить в какую-нибудь команду на передовых позициях, в небезопасном месте. И пусть остается там, пока с ним не приключится беда. Этот еврей искусно владеет пером; значит, он способен и устно, если его спросят, распространять всевозможную ложь, придавая ей правдоподобную форму. Поэтому будет лучше, если его никто не станет спрашивать.

Бегая взад и вперед по комнате, с пылающими от волнения щеками, майор Янш прислушивается к советам, исходящим от пустого стула. Такого рода команда скоро будет сформирована и послана на левый берег Мааса. Ей будет поручено собирать оставленные на поле сражения боеприпасы, — неразорвавшиеся снаряды, брошенные ручные гранаты; солдаты будут испытывать их и отправлять в тыл. В небольшом масштабе это дело уже налажено начальством парка в лице обер-фейерверкера Кнаппе; ему уже пришлось рапортовать об ужасном взрыве с жертвами: двое убитых и семеро тяжелораненых, в том числе и унтер-офицер Кардэ, дельный и достойный человек, патриотически настроенный; ему, к сожалению, оторвало левую ногу ниже колена. Из-за неблагоприятного впечатления, произведенного этим событием на окружающих, парк решил перенести свою деятельность подальше, к самым позициям, и назначить начальником сержанта Баркопа из первой роты, человека, опороченного еще со времен давно прошедших сербских дней. Бертин вполне подойдет к этому обществу. Майор Янш, внутренне успокоенный, улыбается, провожает своего вымышленного посетителя до двери, пожимает ему с благодарностью воображаемую правую руку и в самом деле открывает и закрывает за ним дверь. Поспешно, большими шагами, подходит он к письменному столу и пишет синим карандашом на записке: «Помнить о Б», кладет записку в ящик и звонит денщику Кульману. Пора закусить; майор хорошо поработал и, хотя наелся конфет, голоден.

«Слепые» снаряды — это те, что не дали разрыва из-за дефекта или по случайности. И вот они в одиночку или целыми гнездами лежат в земле, как большие продолговатые пасхальные яйца, и ждут счастливца, который их найдет. Иной раз сразу натыкаешься на такие снаряды, но большей частью их приходится разыскивать. С этой целью отряды солдат рассыпаются по всей окрестности на разведку, запоминая или отмечая место нахождения снарядов, потом от снаряда к снаряду водят эксперта, чтобы установить, можно ли прикоснуться к находке. Из отдельных снарядов составляются кучки, из кучек — кучи, складываемые вдоль рельсового пути. Их доставляют на испытательный пункт, тщательно исследуют и затем переносят в вагоны — один, другой, третий, пока снарядов не набирается столько, что уже стоит их перевозить. В первый год войны, когда этому еще не придавали значения, розысками неразорвавшихся снарядов занимались ради собственной выгоды артиллеристы и землекопы: из медных поясков, часто значительного веса, изготовлялись различные вещицы на память о войне. Оживленная торговля вознаграждала за опасность, которой они подвергались, когда сбывали эти красно-золотые браслеты. Но постепенно, как это обычно бывает, государственная монополия вытеснила частный предпринимательский дух.