Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

— А разве вам не объяснили этого придворные королевские врачи?

— Я уверен, что они ошибаются. Хотя в одном правы: у Жанны действительно слабые легкие.

— Вот видите, выходит, она могла запросто простудиться.

— Выходит… Но она не простудилась.

— Почему вы так думаете?

— Потому что Амбруаз Паре сказал, что все дело в каком-то сильном внешнем раздражителе, который мгновенно дал импульс к обострению болезни.

— Я всегда считал его самым толковым из всех, — негромко произнес парфюмер.

— Значит, — продолжал Лесдигьер, — она вдохнула какой-то посторонний запах, который… который…

— Который — что?

— Который был ядовитым, Рене!

— Вы так думаете? Почему же тогда окружающие королеву люди и вы в том числе, не чувствовали никаких признаков отравления?

Лесдигьер молчал, не зная, что ответить. Наконец какая-то мысль пришла ему в голову.

— Быть может, потому, — неуверенно предположил он, — что у нее слабые легкие, которые не могли противостоять невидимому раздражителю, провоцирующему внезапное ухудшение самочувствия?

— Кажется, мы приближаемся к истине, — горько улыбнулся Рене. — А теперь давайте разберем все по порядку. Помните ли вы хорошо предыдущую неделю? Сможете ли рассказать мне о здоровье королевы Наваррской в эти дни?

— Я помню каждый день, словно передо мной прошло несколько часов.

— Хорошо. Не впадала ли королева в лихорадочное состояние? Не бил ли ее озноб, не чувствовала ли она сильной жажды?

— Нет.

— Не жаловалась ли она на полное бессилие, на слабость во всех членах, не поднималась ли у нее температура до сорока градусов?

— Нет.

— Не мучилась ли она тяжелым, изнуряющим, мокрым кашлем, лишавшим покоя и сна?

— Такое наблюдалось, но очень давно, еще в Ла-Рошели. Здесь тоже случались приступы кашля, но не такого надсадного, о котором вы говорите. Но всю прошлую неделю королева вела себя крайне спокойно, никуда не выезжала, сидела дома, занималась вышиванием, слушала музыку и отдыхала.

— А теперь опишите мне состояние ее легких, вы ведь в курсе всего, странная болезнь началась во время зарождения вашей любви.

Лесдигьер рассказал миланцу все, что знал и помнил о болезни Жанны со слов врачей в Ла-Рошели и местных королевских медиков. Не забыл упомянуть также, что они советовали ей избрать местом постоянного жительства морское побережье или горы. Только в таких условиях жизнь ее продлится еще не один год.

Он не закончил еще говорить, как осекся на полуслове, увидев исказившееся лицо Рене с глазами, устремленными в одну точку.

— Что с вами? — спросил он, взяв Рене за руку. — Вы что-то вспомнили? Вам пришла в голову какая-то мысль? Вы уже о чем-то догадались, Рене?

— Да, — глухо ответил миланец, сжав кулаки и стиснув зубы. Потом пробормотал: — Так вот для кого она взяла этот флакон…

— Какой флакон? Говорите! Говорите же!

И в эту минуту в комнату вошел Шомберг.

— Итак, мне осталось досказать совсем немногое, — заговорил Рене, когда они оказались в помещении напоминающем кладовую, и голос его с каждым произнесенным словом становился глуше, а лицо темнело.

В наступившей тишине миланец тихо сказал:

— Королеву Наваррскую отравили.

Ни слова, ни звука в ответ. Даже дыхание остановилось на мгновение у обоих друзей. И вдруг сразу же, как удары шпаг плашмя, посыпались вопросы:

— Кто? Как?! Когда?!! Зачем?!!!

— На эти вопросы я смогу ответить вам чуть позже, а сейчас я должен дать королеве противоядие, которое я принес с собой, хотя… — и Рене горько улыбнулся, — я не уверен, что оно подействует, и боюсь, что уже слишком поздно.

— А Екатерина Медичи? Ведь она все еще там!

— Вряд ли. Она уже нанесла свой визит вежливости.

Они пришли в спальню королевы Наваррской, когда там оставались только Конде, Монтгомери, Телиньи, адмирал и еще десятка два гугенотов. Жанна к тому времени уже пришла в себя, и с легкой блуждающей улыбкой смотрела на Лесдигьера и Шомберга. Врачи объявили, что температура спала и больной немного легче, хотя ее по-прежнему мучил налетающий приступами кашель и лицо было бледнее обычного. Рядом с ней поверх одеяла лежала дочурка Катрин. Ее голова покоилась на груди матери, а руки обвивали шею.

Подошел Рене, открыл пузырек и протянул его Жанне:

— Понюхайте это, ваше величество.

Она устремила на него недоверчивый взгляд:

— Кто вы?

— Я парфюмер королевского двора.

— Я вас не знаю, что вам нужно?

Лесдигьер склонился над ней и, погладив ее по щеке, мягко сказал:

— Жанна, в этом флаконе лекарство, а этот человек — наш друг, ты можешь ему верить.

— Франсуа, что со мной? — пролепетала Жанна, прижимая его холодную ладонь к горячей щеке. — Что случилось, Франсуа? Мне так плохо… очень трудно дышать… Кажется, будто там меха, которые некому раздуть.

— Возьми этот флакон и нюхай его, Жанна. Это должно принести облегчение.

— Что в нем?

— Нюхательная соль.

В это время к ним подошел Амбруаз Паре и взял флакон из рук Лесдигьера. Повертел его в руках, потом поднес к лицу и понюхал. И тут же глаза его расширились, и он устремил на Лесдигьера страшный взгляд. Потом перевел его на Рене. Миланец чуть заметно кивнул головой. И Амбруаз Паре все понял. Понял то, что и подозревал: в этом флаконе — противоядие! Брови высоко взметнулись, словно он спрашивал у Рене, не ошибся ли в диагнозе? И вновь Рене прикрыл веками глаза и слегка кивнул.

— Хватит ли у нее сил? — прошептал Паре и посмотрел на пузырек так, будто в нем таился неведомый эликсир жизни для него самого, его жены и его детей.

— Я тоже этого опасаюсь, — так же тихо ответил ему Реме, — но надо ее заставить.

— Невозможно. Я ведь знаю, что это такое. Вдох должен быть глубоким, только тогда можно прогнозировать успех, и при таком состоянии ее легких надеяться на это не приходится. Болезнь сильно запущена, легкие работают на одну треть своих возможностей, она не может даже ни разу глубоко вздохнуть…

— Каков же приговор? — спросил Рене. — Нет, не врачей, а ваш личный.

— Два-три дня, не больше, — прошептал Паре. — Яд сожрал последние остатки ее легких.

— О чем вы там шепчетесь над моей головой? — негромко проговорила Жанна, подняв на них глаза. — Уж не читаете ли отходную молитву?

— Ну что вы, ваше величество, вы еще молоды и будете долго жить. А мы только думаем, как заставить вас нюхать лекарство, которое проникнет в легкие и принесет облегчение.

— Легкие… О чем вы говорите? — слабо улыбнулась Жанна. — Пытаетесь меня утешить? Как будто бы я не знаю сама… Их давно уже нет, осталось то, что было когда-то ими… Жаль… Я не успела на свадьбу… Мой сын женится без меня…

— Не смей так говорить, Жанна, — взмолился Лесдигьер, — ведь здесь собрались лучшие врачи, и даже сам мэтр Амбруаз Паре пришел… ты ведь знаешь, какой он искусный лекарь. Они не дадут тебе умереть, даже и не думай об этом!