Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

— Но для этого ему надо бежать из-под опеки матери! — возразила Генриетта.

— Вот именно. Эти планы он сейчас и вынашивает, и Ла Моль у него первый помощник. Но я не выдам их как в прошлый раз, и этому есть три причины.

— Какие же? Вероятно, ты и сама мечтаешь поиметь кое-какие выгоды из всего этого?

— Все свои выгоды я уже поимела, выйдя замуж по воле своей матери. Нет, Анриетта, здесь другое. Франсуа поклялся мне в вечной дружбе и любви и заверил меня, что после Карла IX преданнее и надежнее товарища мне не найти. Он стал слишком внимателен и чересчур привязан ко мне, его любовь переливает через край, и я, узнав, что он симпатизирует гугенотам и примкнул к партии политиков, согласилась помогать ему в делах.

— Это весьма опасный путь, Марго, — произнесла герцогиня Неверская, — и он может довести тебя до изгнания, коли ваш заговор раскроется.

— Пусть так, но я и тогда издалека буду всячески противоборствовать действиям своей матери, которая, во-первых, еще пуще ненавидит и вновь начала их преследовать, а во-вторых, совершенно не любит Карла. Она его, кажется, готова собственными руками спровадить в могилу, как своего первого сына, Франциска.

— Что ты говоришь! — в испуге всплеснула руками Генриетта. — Неужто она убила сына? Да есть ли этому доказательства?

— Тс-с! — Марго приложила палец к губам и заговорила еще тише: — Мне знакомы люди, которые видели, как моя мать вливала больному сыну в ухо какую-то жидкость, после чего ему стало гораздо хуже, а на следующий день он умер.

— А! — вскрикнула герцогиня и впилась зубами в палец, полными ужаса глазами глядя на Марго.

— Никто не станет доказывать, когда это никому уже не нужно, а людей, выдвинувших подобные обвинения, тут же уберут. Теперь, когда Карлу осталось уже недолго и в этом признались врачи, она мечтает посадить на трон Анжу, которого больше всех любит.

— Но ведь он в Польше!

— Ради престола Франции он примчится и оттуда. Уверена, наша мамочка ждет не дождется этого часа.

— Но к чему ей терять польское королевство? — возразила Генриетта. — Она могла бы посадить на трон Франциска, а Генриха оставить королем Польши.

— Она слишком любит Генриха. Франсуа, уязвленный этим, стал в оппозицию и готов пойти на что угодно, лишь бы помешать воцарению на троне брата и занять его самому.

— Какова же твоя роль во всем этом?

— Я всегда не любила свою властную мать, тебе об этом известно. Теперь, когда они объединились вдвоем против Франциска, я поняла, что не могу не помочь ему, оставшемуся в одиночестве. Пускай у него лживая и продажная душа, об этом всем хорошо известно, пусть взбалмошный характер и честолюбивые стремления, но я принимаю его сторону потому, что он бунтует против нашей матери, все действия которой направлены к выгоде Анжу и совершенно оттесняют на задний план его самого, хотя Карл пожаловал ему титул председателя Совета и дал звание коннетабля.

— Ради этого он и стремится стать во главе гугенотов, с помощью которых думает захватить престол и которым обещает в дальнейшем полную свободу вероисповедания?

— Да, Анриетта. Они помогут ему, он поможет им. Он старается что-то изменить в отношении правительства к протестантам, пусть даже в свою пользу. Он ущемлен в правах, так, во всяком случае, сам себя представляет тем, с кем имеет дело. Я соглашаюсь помочь ему еще и потому, что мне искренне жаль мужа, который мечется в паутине, сплетенной вокруг него моей матерью, и не может из нее вырваться, чтобы уехать в собственное королевство, ожидающее своего короля. А я мечтаю уехать вместе с ним, Анриетта, ведь я тоже королева. Там, в нашем маленьком государстве мы станем управлять собственным народом и будем дышать свободно и легко, не то, что в этой клетке, называемой Парижем, в одном из ее темных и мрачных уголков, именуемых Лувром.

— Ах, я так понимаю тебя, Марго, — вздохнула герцогиня Неверская, — но если бы я могла хоть как-то помочь тебе…

— И если я тогда выдала планы заговорщиков, — продолжала Маргарита, — то только потому, что яснее ясного видела всю их несбыточность и чувствовала трагедию создавшейся ситуации. Дело могло кончиться гораздо хуже, моя мать в гневе слепа и жестока. Предупредив ее заранее и дав ей, таким образом, в руки все козыри, я помогла ей выиграть партию. В упоении от победы, она стала мягкосердечной и ограничилась только приказом усилить надзор за королем Наваррским, Конде и собственным сыном. Выигрывающие всегда великодушны, я прочла об этом у Макиавелли; он и помог мне поступить надлежащим образом. Теперь я этого не сделаю еще и потому, что в новом заговоре снова замешан Ла Моль, и я не желаю собственной рукой подводить его под топор палача. Это и есть третья причина.

— Ты полагаешь, ему что-то угрожает? Но ведь он только карта в игре, которую ведут принцы. Вряд ли твоя мать, если ей удастся раскрыть заговор, возьмется за него.

— Именно за него она и возьмется. «Sic est» [60].

— Но почему?

— Во-первых, потому, что он уже дважды будет уличен и заговоре против правительства; в первый раз, как ты помнишь, ему удалось избегнуть наказания. А во-вторых, не желая оставлять без внимания попытку мятежа, она примется искать виновников, коими в первую очередь окажутся ее собственный сын и оба мятежных Бурбона. На первого она закроет глаза, за вторыми, скорее всего, усилит надзор, только и всего; лишить их жизни — означало бы вызвать взрыв негодования у протестантов и подвергнуть опасности Париж, который немедленно осадят гугеноты.

— Ужели они так сильны? — недоверчиво подняла брови герцогиня Неверская. — И это после стольких-то поражений?

— Что поражения! Они только способствовали тому, что протестанты организовали на юге республику. Ла-Рошель, Ним, Монтобан, весь Лангедок, наконец, — все это не что иное, как единая гугенотская федерация внутри королевства, располагающая значительными силами и вооружением и живущая по собственным законам. Во главе ее маршал Д'Амвиль, брат Франциска Монморанси. О, он еще покажет себя, этот правитель Лангедока, моя мать узнает, каковы шутки с одним из сыновей покойного коннетабля. Помнишь, он приезжал в прошлом году во время прибытия польских послов?

— Разумеется, мне даже довелось принимать участие в их беседах с братом, моим мужем и королем.

— Ну, и что ты про него скажешь?

— Одну минутку, сейчас припомню. Роста выше среднего, волосы черные, нос с горбинкой, губы тонкие, глаза серые, широк в плечах.

— Всё? — спросила Маргарита. Генриетта пожала плечами:

— Я ведь с ним не спала.

— Могу добавить. Надменен, властен, жесток, но умен и справедлив, считает, что вопросы веры — демагогия церковников, с которыми надлежит бороться и изгонять упорствующих фанатиков за пределы государства, поскольку они одни за последние десять лет обескровили Францию так, как не случалось до этого за любые сто лет ее существования.