Вадим Каргалов - Русский щит

Кто окружал князя с раннего детства? Бояре, воеводы, начальные люди дружины, дворовая челядь… Даже тиуны и старосты редко переступали порог княжеских хором. А бесчисленные черные люди — все те, кто сеял и убирал хлеб, разводил скотину, ковал оружие, ловил рыбу к княжескому столу, приносил из леса мед, меха и дичину, ткал холсты и валял сукна, строил городские стены и хоромы, — казались князю жалкими, неразличимыми, осужденными богом на тяжелый неизбывный труд. Дмитрий понимал, что без муравьиного труда этих безвестных людей не стояло бы его княжество, не поднимались бы гордые башни городов, не могли бы выступить в славные походы окольчуженные дружины. Но то, что кто-то кормит и одевает его самого, бояр и войско, казалось Дмитрию таким же бесспорным и естественным, как лучи солнца, безвозмездно согревающего в пути, как лес, щедро предлагающий прохожему грибы и ягоды, как река, утоляющая жажду…

Сегодня, встретив старого солевара, который спокойно и уверенно рассказывал о секретах своего ремесла, Дмитрий поначалу удивился. Удивился и почувствовал непонятную робость, подобную той, которая приходила к нему в беседах со старыми отцовскими воеводами. Да, он — князь, он сын великого Невского! Но эти люди знали больше, чем он, видели больше, чем он, накопили за свою долгую жизнь еще недоступную ему мудрость. И чем-то похожи были отцовские соратники на старого солевара, гордящегося своим мастерством…

«Не так уж просты черные люди! — думал Дмитрий. — Есть, видно, мудрость не только в ратных делах, но и в том, чтобы творить руками своими все потребное человеку…»

Сотник Кузьма, будто подслушав мысли князя, негромко сказал:

— Цены нет тому солевару. Приумножают такие мастера княжеское богатство. Обернется соль в серебряные гривны, а гривны — в мечи да кольчуги. Выходит, работный человек твоему княжескому делу служит.

Дмитрий вспомнил слезящиеся от дыма глаза солеваров, согнувшиеся под тяжестью мешков с солью спины холопов, разъеденные рассолом руки водоливов и подумал, что надо бы прибавить харчей работным людям, а старшего над ними — наградить. «Скажу о том Лаврентию!» — решил князь.

— А в Заболотье у тебя есть знатные бортные мастера, — продолжал Кузьма. — В других местах люди мед лесной готовым берут, из дупла дикого дерева, а в Заболотье мастера сами короба-борти делают, разводят улейных пчел. Добычливо сие вдвойне…

В Заболотье князь Дмитрий не был ни разу. Лежала та земля, покрытая лесами, на полуденную сторону от Плещеева озера. Из болот вытекали речки Шерна, Дубна, Киржач и Пекша, вливаясь где-то за пределами Переяславского княжества в полноводную Клязьму.

На Пекше, среди дремучих лесов, безвылазно сидел в своей невеликой вотчинке старший брат Дмитрия Александровича — Василий. Дмитрий никогда не бывал у брата, да и самого его видел только однажды, после первого своего возвращения из Новгорода. Василий, вотчина которого была на переяславской земле, приехал на поклон к новому правителю княжества.

Одет был Василий в простой черный кафтан и черную же суконную шапку, словно и не князь родом, а монах-затворник из лесного скита. Говорил тихо, просительно. В бороде седина, а в глазах — робость.

«Будто старец немощный, — подумал тогда Дмитрий. — А ведь годы-то Василия только-только на четвертый десяток перевалили! Сломил, видно, брата Василия батюшкин гнев. Сколько лет прошло, а выпрямиться не может…»

А с Василием случилось вот что.

В лето шесть тысяч семьсот шестьдесят пятое, [59] 1257 год. на шестой год великого княжения Александра Ярославича Невского, пришли из Орды на Русь ханские люди-численники, изочли и переписали всю Русскую землю, обложили христиан тяжелой данью. Смирились люди перед такой бедой. Только Великий Новгород, оставшийся от Батыя невоеванным, не пожелал дать число. Как пришла туда весть злая из Низовской земли, что просят ордынцы даней и от Нова-города, поднялись новгородцы вечем, убили верного слугу великокняжеского — посадника Михалка.

Молодой Василий Александрович, княживший тогда в Новгороде, встал на сторону мятежников, воспротивился воле отца.

Страшен был гнев великого князя. На Новгород двинулись сильные низовские полки — карать своевольников.

Василий с ближними людьми отъехал в Псков, но и там достала его тяжелая десница отца. Имя великого князя открыло ворота неприступного псковского Крома перед воеводой Иваном Федоровичем, посланным с дружиной вернуть беглецов.

Василия заковали в цепи и повезли во Владимир, на отцовский суд.

Розыск по новгородскому мятежу ужаснул бы и самого отважного.

Дымно чадили факелы в подземной избе-порубе, дюжие пытошные мужики вволакивали Васильевых бояр, дружинников, тиунов.

— Чтоб никому не повадно было князя на зло подговаривать! — угрожающе говорил великокняжеский дьяк, сверкая глазами на помертвевшего от страха Василия.

С тех дней поселился в душе князя Василия неизбывный страх. Одного желал теперь он от жизни — тишины. Забился в леса, в пожалованную отцом вотчину на реке Пекше. Искал утешенья в молитвах, принимал на своем дворе божьих людей — странников. С ними ел за одним столом, в праздник и в будни, только постное: рыбу леща, грибки, разный овощ. Мечтал о монашеской схиме, даже слезную грамоту послал было отцу, чтобы отпустил в монастырь. Но великокняжеский гонец привез в ответ резкую отповедь: «Князи русские схиму принимают лишь на смертном одре. Жди, пока позову…»

И Василий ждал, смирившись, телом грешным пребывая в миру, а душой робкой — в отреченье от всего земного. К брату Дмитрию, новому переяславскому князю, Василий приехал с одной мольбой: оставить его жить так, как жил раньше, — в тишине и покое.

Дмитрий встретил брата приветливо, обласкал, пообещал испросить для него у великого князя Ярослава Ярославича какое-нибудь княженье. Негоже старшему сыну Невского быть без княжеского удела…

Обещал это Дмитрий не без задней мысли. Хитроумный Антоний считал, что вытребовать у великого князя удел для Василия будет проще простого. А потом можно будет править им от имени смиренного брата.

Но Василий отказался от предложенной чести. На все уговоры упрямо повторял, не поднимая глаз:

— Отпусти меня… Оставь в тишине жить… Немощен я духом, править не могу…

Так и уехал Василий в свою заболотную глухомань. А уехав, надолго исчез из его памяти.

Еще раз вспомнил Дмитрий о старшем брате вскоре после возвращения из раковорского похода. В Переяславль пришло известие о смерти юрьевского князя Дмитрия Святославича, тоже великого смиренника. Два года назад он принял постриженье в иноческий чин от ростовского епископа Игнатия — может, просто устал от княжеских забот, а может, соблазнился примером матери своей Евдокии, удалившейся в монастырь…