Вадим Каргалов - Русский щит

Из пригородных вотчин и деревень потянулись в татарский стан обозы с говядиной, битой птицей, овсом. Так распорядился посадник Павша Онаньич, и бояре с ним согласились. «Пусть досыта едят нехристи, пусть хоть подавятся новгородским добром, лишь бы сами по амбарам не шарили!»

Прибытие татарского войска нагнало страх не только на новгородцев. Устрашились и немцы, спешно снарядили посольство от всех своих городов.

Немецкие послы били челом великому князю и баскаку Амрагану: «Мир даем по всей вашей воле, пленных возвращаем, а от земель по Нарове отступаемся навечно!»

Неслыханные по богатству подарки получили от немцев баскак Амраган, мурза Айдар, темники и тысячники ордынского войска.

— Мирись, князь! — приказал Ярославу баскак Амраган. — Ибо сказано: обогатившись, не тряси переметной сумой на дороге войны, рискуя потерять уже добытое…

Немалые дары получили татары и от Новгорода: за то, что согласились уйти добром, не разоряя новгородских волостей.

Вскоре ушли по своим городам низовские полки. С Ярославом на городище осталась только владимирская дружина.

Великий князь считал, что желаемое уже достигнуто: Новгород покорен, настало время пригнуть до земли новгородских вечннков! Не обеспокоил Ярослава и ханский ярлык, неожиданно привезенный из Орды давнишним знакомцем, мурзой Мустафой.

«Менгу-Тимурово слово князю Ярославу, — торжественно прочитал Мустафа, развернув пергаментный свиток с красной печатью на шнуре. — Дай немецкому гостю путь на свою волость! Да будет дорога везде чиста рижанам и иных немецких городов торговым людям!»

Ярослав знал, что этот ярлык — нож вострый для всей новгородской торговли, что поедут теперь немецкие купцы с товарами в Низовскую землю, минуя Новгород. Знал, но не принял во вниманье, решив: «Стерпят!»

Гудел, захлебываясь, вечевой колокол.

К торговой площади бежали новгородцы: по узким улицам, в одиночку и ватагами, по мосту через Волхов — густой разволнованной толпой.

Спрашивали на бегу:

— Пошто сзывают?

— Может, немцы опять заратились?

— Разбой, разбой на Ильмени! — доказывал кто-то. — Ладьи колыванских купцов разграбили!

Высокий, плечистый сын боярский сердито возразил:

— Не слушайте его, люди! На князя Ярослава вече!

— На Ярослава? Давно пора!

— На Ярослава!..

Под вечевым колоколом уже собрались посадник Павша Онаньич, кончанские старосты, начальные люди новгородского ополчения, бояре.

Люди узнавали среди бояр Жирослава Давидовича, Олферия Сбыславича и Михаила Мишинича, высланных великим князем в дальние вотчины. Когда только успели вернуться?

А тысяцкого Ратибора не было видно нигде, хотя место тысяцкого тут же, рядом с посадником. Не пожелал, значит, пожаловать на торговую площадь ведомый доброхот великого князя!

Павша Онаньич обратился к людям:

— Слушайте, мужи новгородские! Князь Ярослав порушил старые грамоты, держит Господин Великий Новгород не по обычаю. Гибнут вольности новгородские, дедами нашими и прадедами в битвах завоеванные. Я, посадник ваш, бью челом вечу на князя Ярослава!

Толпа отозвалась гневным ревом.

На помост один за другим взбегали вечники, срывали с голов шапки, выкрикивали вины князя Ярослава:

— Закладчиков своих держит в Торжке, торгуют те закладчики беспошлинно…

— Судит князь не по правде…

— Отнял весь Волхов своими рыбными ловцами…

— Соколов и ястребов завел бесчисленно много, потравил всю дичь в полях…

— Двор с хоромами взял насильством у Олексия Мордкина, населит своими людьми…

— Серебро поймал на Микифоре Манушине, и на Романе Болдыжеве, и на Ворфоломее…

— Немцам торговлю отдал…

— На Святую Софию руку поднял, по владычные вотчины со своими псарями въехал…

Боярин Жирослав Давидович со слезами рассказывал, как держал его князь Ярослав на городище в тесноте и истоме, а потом велел, как последнего холопа, отвезти на простой мужицкой телеге в дальнюю деревеньку:

— Бью челом вечу на князя Ярослава!

Монах-писец, примостившийся тут же на помосте, торопливо записывал речи вечников.

Павша Онаньич склонялся к нему и громко, чтобы все слышали, наставлял: «Пиши, ничего не пропуская! Чтоб ни одна вина князя Ярослава не была забыта!»

Когда вечники выговорились, посадник взял у монаха записанное, прочитал вслух народу.

Грозно прозвучали в тишине слова вечевого приговора:

— А посему уже не можем терпеть, княже, насилья твоего! Уйди из Нова-города прочь, а мы добудем себе другого князя!

Снова оглушительным ревом взорвалось вече: «Любо! Любо! Послать грамоту Ярославу! Указать путь из Великого Новгорода».

Несогласных не было. Немногочисленные сторонники великого князя попрятались. Но о них вспомнили, когда новгородская господа стала покидать площадь.

В толпе раздались крики:

— На поток и разоренье дворы доброхотов Ярослава!

— Жечь двор тысяцкого Ратибора!

— Жечь Гаврилу Киянинова!

Размахивая топорами и длинными засапожными ножами, люди побежали на Софийскую сторону. Тяжелым бревном-тараном выбили ворота Ратиборова двора, ворвались за частокол.

— Бей!

— Круши!

С треском вылетали окна нарядных хором, рассыпая по двору осколки дорогих фряжских стекол.

Февральской метелью кружился пух из перин и подушек, располосованных ножами.

Металась под ногами перепуганная домашняя птица.

Посадские молодцы выволакивали из клетей и амбаров мешки с зерном, выкатывали бочонки с маслом и медом, выкидывали через двери куски сукна, кожи, связки беличьих и соболиных шкурок, кузнечное изделье, посуду.

— На поток!

Славился богатством двор тысяцкого. А теперь в хоромах и амбарах — пусто, одни обломки валялись на затоптанном полу. Холопы и работные люди Ратибора разбежались кто куда. Тиун Аниська, попытавшийся было загородить дорогу к боярской казне, к серебру и долговым запискам, растерзан толпой и брошен, как ворох тряпья, под черную лестницу.

Жарким пламенем занимались хоромы, хозяйственные постройки, навесы скотных дворов. Люди пятились от пожара, прикрывая руками лица.

Неподалеку, за Козьмодемьянской улицей, поднимался к небу еще один столб дыма: жгли усадьбу боярина Гаврилы Киянинова, тоже любимца великого князя.

Страшен в гневе новгородский посадский люд. Когда на улицах и площадях раздавался грозный крик «На поток!», то в ужасе замирали боярские сердца, тряслись руки в ожиданье неминуемой беды. Одна надежда была во время мятежей — на владыку Далмата. Из ворот кремля выезжали ратники владычного полка, одетые в черные доспехи, оттесняли конями мятежников от боярских хором, а тех, кто противился, рубили мечами…