Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

Между тем в мастерской сделалось общее движение — вошли две дамы, перед которыми в реверансе «брызнул» голубым пером своей венской шляпы Сонцев, склонились в учтивом поклоне художники. Первая дама, чернобровая и пышногрудая женщина с большими темными глазами,-* говорила с чуть заметным иноземным акцентом. Ее сопровождала молоденькая девушка с такой ясной и открытой улыбкой, что Никите померещилось, будто в комнату упал солнечный луч. Он оглянулся и увидел, что за окном уже апрель, весна в разгаре, и весь напряженный зимний бег его жизни как-то прервался возле этой девушки.

— Екатерина Алексеевна желала бы заказать миниатюрный портрет для небольшого медальона...— разъяснял тем временем Сонцев Таннауэру.

— Да, да, совсем маленький портрет, но вместе с тем мой портрет, чтобы Петруша узнал в нем меня и не испугался...— внезапно вмешалась в разговор заказчица и весело рассмеялась, показывая ровные сахарные зубы.

«А Петруша-то ведь сам царь, а Екатерина Алексеевна и есть та метреска, с которой он повенчался перед отъездом в армию!» — ахнул Никита. Так вот с кем Сонцев пожаловал в мастерскую!

— Заказ срочный, и заказ от государя! — строго наказывал тем временем Сонцев художнику.

— Князь Петр, но и я хотела бы иметь свою миниатюру!— капризно сказала девушка.

— Но, Мари, художник будет занят срочной работой...— стал отнекиваться Сонцев.

Тут Никита решился.

— Разрешите, я напишу ваш портрет, сударыня! — услышал он вдруг свой голос, доносившийся до него словно из-за стенки. Девушка повернулась к нему на одном каблучке и, быстро оглядев его скромное и заношенное офицерское платье (Никита всю зиму так и проходил в одном кафтане), презрительно вздернула носик:

— Да вы ведь русский мастер, что вы умеете?

Но здесь вдруг воспламенился Таннауэр.

— Сударыня! — Голос у Таннауэра дрожал от обиды.— Господин Никита прошел мою школу, а моя школа — добрая немецкая школа! Вот гляньте и различите, где моя работа, а где работа моего ученика!

Екатерина и ее фрейлина прилежно принялись разглядывать две миниатюрки, но различить так и не смог-

ли. И только Сонцев, и то не очень решительно, сумел узнать подлинник.

— Копиист ты знатный, мой Бочудес! Но сможешь ли написать портрет столь непостоянного оригинала? — рассмеялся князь Петр, указывая на капризную красавицу.

— Напишет, батюшка, напишет!— внезапно вмешалась Екатерина. И с неожиданной властностью добавила, обращаясь к девушке:— А тебе, сударыня, нечего губки дуть! Пора бы помнить государев завет — надо, чтоб и из русского народа добрые мастера вышли!

После этого первого визита Екатерина Алексеевна и ее прекрасная фрейлина неоднократно приезжали на сеанс в мастерскую. Работа продвигалась быстро, и в конце мая миниатюры были готовы. Легкая, воздушная головка Мари и ее лучистые глаза особенно удались Никите.

— Знатная работа со знатной персоны! — со значением сказал Таннауэр своему ученику. Но Никита только разочарованно махнул рукой:

— Сия знатная персона в мою сторону и не глядит!

— Зато ее появление чудесно изменило твой облик, мой Бочудес! Ты опять напоминаешь того версальского щеголя, что вскружил голову пани Кристине Яблонской!— рассмеялся Сонцев, бывший при том разговоре.

И впрямь, в облике Никиты случились за эти полтора месяца чудесные изменения: локоны роскошного парижского парика ниспадали до плеч, яркий розовый кафтан дополнял парчовый камзол, бархатные штаны были у колен перевязаны голубыми ленточками, шелковые чулки туго обтягивали ноги, а туфли были на таких высоких красных каблуках, что им позавидовал бы сам Людовик XIV введший их в моду. Добрая часть золота, полученного от Сонцева, ушла на этот наряд, но Мари как сидела, поджав губки, на первом сеансе, так же сидела и на последнем. Появление Никиты в столь ярком версальском наряде переполошило всю Навигацкую школу. Профессор Фарварсон вызвал было влюбленного щеголя для вразумления, но, обозрев его внешность, ничего не сказал, а заперся у себя в обсерватории и полчаса катался от смеха.

Купчиха Оглобина, встретив Никиту вечером в замоскворецком переулке, бежала до церкви Воскресения и там долго отмаливала грехи, решив, что повстречалась с двурогим чертом.

Сам Ромодановский, повстречав нашего петиметра днем, подозвал его к своему рыдвану и хотел было уже попотчевать плетью. Да к счастью Никиты, князь-кесарь полюбил его рисунок и даже приколол свой карандашный портрет к стенке. Потому князь только молвил сурово:

— А ну, дыхни!— И так как от Никиты спиртным не пахло, отпустил его с миром, хотя долго и сокрушенно качал головой вслед: вот она, нынешняя молодежь!

И только Сонцев сразу понял, что причина чудесных превращений в нарядах Никиты — амур, и амур несчастливый!

— Мой Бочудес!—с обычной своей насмешкой заметил он как-то Никите,— Неужто ты думаешь, что все эти парижские парики и камзолы тронут сердце Мари Голицыной? Подумай: она княгиня, богачка и спесива, как все Гедиминовичи. Ну влюбись ты в дочку купца Оглобина! Папаша живо отдаст тебе ее за версальский парик и красные каблуки! А здесь — княгиня Голицына! Да ты для нее мазилка несчастный и ничего более!

Но никакие дружеские увещевания не могли повлиять на Никиту. Он словно в ту весну одурел от любви. И в любви той ничего не было ни от ранних встреч с Оленкой, ни от мимоходного амура с Гретхен. Тут было все другое! Один шорох ее платья, когда Мари садилась на предложенный стуле ц, вызывал у него дрожь. А когда она поднимала на него свои лучистые глаза, он готов был в ту же минуту броситься на колени. Меж тем кокетка давно поняла, какую власть она заимела над молодым человеком, и уже требовала, чтобы он посреди сеанса сбегал за квасом для всего общества иль спустился в ледник и принес льда для брусничной воды. И он бежал, как последний лакей. Все, конечно, потешались над тем, как он спешил исполнить приказы юной капризницы, и он сам понимал, что нельзя так поступать, но иначе, видать, не мог.

Здесь вмешался еще один человек, который не хуже Сонцева разобрался в бедствиях молодого живописца. То была Екатерина Алексеевна.

— Добрый портретец!— одобрительно заметила она, взглянув на миниатюру Мари.— Знала бы, что ты такой славный мастер, тебе бы, а не немцу заказ сделала! Вот эту стрекозу пусть немцы рисуют аль французы.— Екатерина пальцем погрозилась Мари, которая расцветала перед комплиментами Сонцева и Таннауэра. И наказала Никите: — Приезжай завтра ко мне в Лефортово, ты мне нужен!

На другой день в малой гостиной Лефортова дворца

Екатерина Алексеевна угощала его кофе. Когда лакеи вышли, передала ему медальон и сказала просто:

— В сем медальоне моя миниатюра и прядка волос. Отвезешь Петруше и скажешь, чтобы повесил на шею перед генеральной баталией. Верю — любовь моя спасет его в той битве от всех пулек!— Затем, осмотрев версальские наряды Никиты, мягко улыбнулась и молвила спокойно, по-матерински:—Да забудь ты на время стрекозу свою! Зачем ей, дуре, в шестнадцать лет-то твоя большая любовь? Ты, батюшка мой, совсем зачах, с лица спал. А ведь боевой офицер! Мне князь Петр про все ваши заграничные вояжи и злоключения поведал.— Екатерина дружески толкнула вдруг Никиту в плечо, так, как это она делала, наверное, со своим первым мужем — шведским сержантом.— Ступай, одень офицерскую форму и марш-марш сегодня же в армию! На Украйне скоро грянет генеральная баталия, а он здесь по девке киснет! Да зайди перед отъездом к Мусину-Пушкину — он в войско целый обоз с книгами шлет, вот ты и будешь сопровождать тот обоз!