Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

— Да, токмо славный афронт получили недруги! — усмехнулся про себя Толстой, слушая затейливую речь везира.— Шведский королек после Полтавы сам примчался к османам с великим воплем о помощи...

И турку поныне неясно: слезать ли Великой Порте с ратных коней и удобно устраиваться, поджав ноги, на мягких подушках (что и делает мой старый друг Али-па-ша) иль по-прежнему бить в литавры и трубить в военные трубы, по примеру крымского хана Девлет-Гирея, коему все неймется идти в поход на Москву. И многое здесь должен был решить нынешний доверительный разговор с великим везиром.

Через верного грека (а среди православных греков в Стамбуле многие питали великую надежду, что с помощью единоверной России воссияет крест над великой Софией и Стамбул снова станет Константинополем) Толстой наверное знал, что старый везир Али-паша предпочитает сидеть на мирной подушке, а не на боевом коне.

Смакуя ароматный кофе (от водки Толстой наотрез отказался, хотя и оценил дружеский жест), Петр Андреевич вслух рассуждал:

— Отчего такая тревога на берегах Босфора? Разве Москва нарушила договор? Разве сдвинут хоть один камень на русско-турецкой границе?

Великий везир, с видимым наслаждением раскуривший кальяновую трубку, выдохнул сизое облачко и словно спрятался за сей завесой.

Из-за облачка прозвучал встречный вопрос:

— А ваш азовский флот? Эскадра в Таганроге растет час от часу: неудивительно, что многие умы в Диване крепко опасаются, что русские корабли скоро могут стать перед окнами сераля султана на Босфоре. И что я тогда отвечу великому падишаху?

— Какой флот?! — в изумлении всплеснул белыми ручками Петр Андреевич.— В канун Полтавы мы сами спалили, почитай, всю азовскую эскадру. И великому везиру то хорошо ведомо, ведь там был его посланец.

— Якши! Вы разобрали и сожгли гнилые корабли, а в Воронеже строятся новые!

— О, мой высокочтимый друг!— Толстой в ответ едва не прослезился.— Да ныне воронежская верфь совсем бездействует. Всему миру известно, что наши главные верфи отныне в Петербурге. Поверьте, достопочтенный Али,— Толстой глянул прямо в глаза везиру,— не жалкая азовская флотилия должна беспокоить моего великого друга, а эти интриганы и проходимцы: Дезальер и Поня-товский!

— Верно!— вырвалось у везира,— К этому злонравцу, Дезальеру, прибыл на днях большой корабль из Марселя с парижскими платьями, духами, притираниями, румянами и прочей галантерейной дрянью!

— И гарем взволнован?— задумчиво спросил Толстой.

— Гарем за француза!— с сожалением выдохнул везир.

— Это серьезно...— зябко поежился Петр Андреевич.

Здесь, на Востоке, каждый знал, что через гарем лежит самый близкий путь к уху султана. А кто владеет ухом султана, тот и правит в Великой Порте. И как не понять тревогу почтенного Али? Впрочем, потянуло с Босфора уже и осенними сквозняками, а там и зима не за горами! И Толстой дружески улыбнулся:

— На днях, мой достопочтенный друг, я тоже получил добрый товар: северные песцы, черно-бурые лисы, великолепные соболя! Меха хорошо согреют красавиц в султанском серале, зима-то, говорят, будет суровая!

— Якши!— удовлетворенно ответил везир, и снова забулькала вода в кальяне, и снова лицо везира скрылось в сизом облаке.

— Но чтобы иметь добрых друзей в Диване, нужны не только соболя, но и деньги, много денег!— послышалось из облака.

— Сколько?— грубо и напористо спросил Толстой.

— Две тысячи мешочков золотых левков!— ответило облако.

Толстой охнул про себя, но сжал зубы: мир с Великой Портой стоил двух тысяч мешочков шведских левков, взятых под Полтавой в неприятельских обозах. И, согласно наклонив голову, посол молвил с чисто восточной невозмутимостью, оцененной великим везиром:

— Деньги моему высокочтимому другу передадут уже намедни сполна! Только вот письмецо от вашей милости хотелось бы, подтвердительное письмецо...

— Будут левки — будет и расписка!— Везир вынырнул из облака и понимающе улыбнулся Толстому: —

Я знаю, вы, русские, в таком случае говорите: денежки счет любят! — Старый везир любил русские пословицы, как вообще любил мудрые и надежные вещи, например, предпочитал плохой мир доброй ссоре.

Через неделю в Диване султанские советники обсуждали послание шведского беглого короля Карла с великими жалобами на Али-пашу. Король сетовал в личном письме султану, что везир обнадежил его скорой помощью еще накануне Полтавы, но тянет с той помощью до сих пор.

Али-паша с грустной улыбкой сам зачитал послание неверного. Мудрецы в Диване разинули рты: еще бы, королевское письмо с жалобой на везира было передано прямо в руки великого падишаха, но падишах соизволил вернуть послание короля на суд того же везира. Значит, велико и неиссякаемо доверие султана к своему везиру и высоко стоит звезда Али-паши в чертогах падишаха!

Али-паша, читая письмо, не без скрытой усмешки разглядывал лица советников. Он один ведал, сколь понравились сибирские соболя и голубые песцы черноокой любимице султана, пугливой и зябкой, как серна. И чрез те меха был открыт путь к уху султана.

Ни один из советников не осмелился сегодня перечить великому везиру. Диван согласно решил поспешить с высылкой беспокойного высокого шведского гостя за пределы Великой Порты. Даже давний недоброжелатель Али-паши великий муфтий, ревнитель и охранитель законов ислама, задумчиво поглаживая гладкую золотистую бородку, причесанную волосок к волоску, нехотя признал, что хотя повелитель правоверных и обязан был дать убежище гяуру-шведу по закону гостеприимства, однако Алкоран не обязывает объявить войну одному гяуру за обиды другого и понапрасну проливать священную кровь воинов ислама.

Так и отписали шведскому королю в Бендеры.

А на другой вечер верный Махмуд в загородном поместье везира долго считал мешочки с золотыми левками, доставленные на какой-то захудалой арбе молодым греком и двумя молчаливыми русскими, считал и пересчитывал, потому как везир любил точность в расчетах. И все сошлось: мешочков было две (ысячи.

Пока в Стамбуле царил мир и покой, остальная Оттоманская империя спокойно дремала под жарким солнцем, особливо на своих дальних окраинах и закоулках. В сон и дрему была погружена и османская крепость в молдавском местечке Бендеры, пока летом 1709 года в ее ворота не Постучался полтавский беглец, шведский король Карл XII. И тотчас в фортеции все переменилось. Проснувшиеся пушкари спешно прочищали пушки, согнанные с окрестных сел каменщики подновляли бастионы и куртины, тысячи землекопов копошились как муравьи, углубляя рвы, делая ямы-ловушки и поднимая осыпавшиеся валы. Великий сбраскер Бендер Юсуп-паша прекрасно понимал, что, коли он предоставил убежище и кров шведскому беглецу, вслед за ним к стенам крепости могли прискакать русские и потребовать немедленной выдачи короля. Ведь осмелились же русские явиться к стенам Очакова и полонить на глазах очаковского паши сотни шведов, не успевших переправиться через реку. С немалого перепугу очаковский паша не осмелился дать королю кров и убежище и поспешил отправить коронованного беглеца подале — в Бендеры. И здесь Карл XII встретил совсем другой прием. Великий сераскер Бендер не какой-то мелкий оробевший очаковец: он широко распахнул ворота крепости перед королем и принял его открыто, не таясь. И тотчас стал укреплять крепость, готовиться к войне с великим русским гяуром. Ведь среди наместников султана не было больших ненавистников России, чем крымский хан Девлет-Гирей и сераскер Бендер. Уже оттого, что земли его наместничества столь близко лежали к Украине и Речи Посполитой, Юсуп-паша из своих Бендер видел гораздо дале, чем великий везир из Стамбула, и понимал, что ежели могущество русских было велико в этих краях и до Полтавы, то после сей неслыханной виктории оно стало неизмеримым. И если до Полтавы у него еще были сомнения в силе московитов, то после гибели шведской армии Юсуп-паша твердо уверовал: отныне не австрийские Габсбурги и Речь Посполитая, а Москва — главный неприятель османов. И если дать царю Петру время укрепиться на Балтике, размышлял Юсуп-паша, царь рано или поздно вернется снова на юг и будет пробиваться к Черному морю. Так лучше не ждать возврата великого гяура, а нанести ему удар острым кинжалом-бебутом в спину!