Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

Словом, не было сегодня покоя у родственников, и, отказавшись от Евдокимова угощения, Роман цаплей перешел улицу. Хотел было сразу пройти на Дунину половину, но вспомнил об утренней ссоре и остановил себя. Крикнул Ваську: приказал ему собираться. Впрочем, долго ли собираться бедному офицеру? Уже через час весь его нехитрый скарб был уложен Васькой в два вьюка, которые легко можно было приторочить к запасной лошади, полагавшейся Роману по чину. Сделав дело, Васька, отпущенный на ярмарку, умчался сломя голову — у него перед походом тоже было свидание.

Роман лежал тихо и, похоже, вздремнул. Проснулся оттого, что тишину терема наполнил красивый, грудной голос.

Дотолева зелен сад зелен стоял,—

задушевно выводил Дунин голос,—

А нонче зелен сад присох-приблек,

Присох-приблек, к земле прилег...

И, заглянув в светелку, он увидел совсем другую Дуню: не богиню Венус и не властную утреннюю купчиху, а милую и беззащитную молоденькую женщину, что сидела у окна, зябко кутаясь в пуховый платок, и с тоской смотрела, как облетает под осенним холодным ветром последняя листва. Он подошел сзади неслышно и прикрыл глаза руками. И потому как она не отвела его руки, а плечи ее задрожали, понял, что плачет. Он поднял ее, поцеловал в мокрые глаза, которые от того поцелуя словно просияли, и сделал то единственное, что и надобно было сделать: вынул заветное, еще материнское колечко и надел его Дуне на палец.

— Вот, от одной Дуняши другой! — молвил он в смущении. Слезы совсем высохли у Дуни, и глаза стали изумрудные. Тем же вечером они обручились.

А на другой день полк шел в поход по Славной улице. И у одного дома по знаку молодого полковника громко затрубили полковые горнисты. И на высокое крыльцо выскочила красавица Дуняша и помахала кружевным платочком и полковнику, и его полку, желая удачи. Полковник подкрутил ус — другой такой же платочек лежал у него в кармане.

Северные виктории

«Нас всех будет 280 парусов, а людей 17 тысяч, кроме конницы и пехоты, которые пойдут по траве...» — писал Петр в канун кампании 1713 года в Финляндии.

«Отлучение» Финляндии от Швеции могло состояться, только ежели флот и армия будут «подпирать» друг друга, и Петр понимал это, назначив главнокомандующим на сом театре военных действий не Шереметева или Меншикова, а Федора Матвеевича Апраксина, имевшего двойной чин генерал-адмирала. В ноябре 1712 года Петр строго наказывал своему генерал-адмиралу, что надобно «в будущую кампанию как возможно сильные действа показать и идти не для разорения края, но чтобы овладеть Финляндией». Последняя же нужна была Петру не для конечного удержания, «но двух ради причин главнейших: первое было бы что при мире уступить, другое, что оная провинция есть титька Швеции: не только что мясо и прочее, но и дрова оттоль. И ежели бог допустит летом до Абова, то шведская шея мягче гнуться станет». Была и третья причина похода: заняв тогдашнюю столицу Финляндии Або и Аландские острова, можно было «досаждать шведам на их коренной территории» и тем принудить их к миру.

Опять же внешние обстоятельства накануне кампании 1713 года складывались самым благоприятным образом: на юге Османская империя после нелепой битвы под Бендерами с Карлом XII готовила высылку шведского короля и согласна была подписать «вечный мир» с Россией, на севере был разбит Стенбок, и союзники Петра воспрянули духом. Оттого царь в марте 1713 года писал ил Германии: «...зело радуюсь, что изрядные ведомости получили о перемене Турецкой к шведам; а мы, загнав Стенбока в Тонинг и оставя армию для бомбардирования оного города, едем в Петербург, где праздно лежать не будем».

Прибыв в свой северный парадиз, Петр сразу начал готовить к походу армию и флот.

С армией у царя хлопот было меньше, поскольку во главе сухопутных сил в Финляндии был поставлен генерал-поручик Михайло Голицын, который и сам на печи валяться не любил. Но вот с адмиралами — и коренным русаком Федором Матвеевичем Апраксиным и наемным иноземцем вице-адмиралом Крюйсом — Петру в ту кампанию пришлось немало помаяться.

Флот по праву считался в те времена самой сложной технической составной частью вооруженных сил, и у адмиралов, особливо у командующего флотилией линейных кораблей старого морского волка Крюйса, всегда находились причины супротив скорого похода: то ветер дул противный, то шторм грядет, то на новопостроенных судах течь открылась. А за всеми отговорками стояло одно: грозная шведская эскадра, что стояла, по слухам, у Тверминне и запирала выход из Финского залива. И Крюйс панически боялся этой эскадры, по-флотски рассчитав, что его сырые корабли с зелеными матросами, набранными из пеших рекрутов, первой же баталии со шведскими викингами, сродненными с морем, попросту не выдержат и утонут в водах Балтики и русский линейный флот, и воинская слава, и честь вице-адмирала Крюйса.

Первым, кого удалось Петру вытолкнуть из Кроншлота в море, была потому не эскадра Крюйса, а галерный флот генерал _адмирала Апраксина. Федор Матвеевич еще по прошлым кампаниям ведал, что маленькие юркие весельные галеры-скампавеи всегда могут укрыться в бесчисленных мелководных финских шхерах, куда шведы опасаются вводить свои тяжелые линейные голиафы. И потому он повел свою флотилию скоро, делая по пятьдесят — шестьдесят верст в сутки, так что уже через неделю оказался перед Гельсингфорсом. Вслед за Апраксиным Петр вытолкнул из Кроншлота и Крюйса, написав ему гневное и зело обидное письмо: «Бояться пульки — не идти в солдаты. Кому деньги дороже чести, тот оставь службу. Деньги брать и не служить стыдно!»

Получив такое послание, Крюйс понял, что никакие отговорки боле не помогут, и вывел наконец свою эскадру из Кроншлота. Но вместо того чтобы идти открытым морем в Ревель, где соединиться с эскадрой Сиверса, осторожный голландец стал жаться к берегу. Но там, где легко проходили легкие галеры, тяжелые линейные корабли беспомощно садились на мель. К тому же, погнавшись у Кальбодегрунда за дозорным шведским бригом, Крюйс ввел свою эскадру в самые опасные узкие шхеры, и один за другим три многопушечных корабля — половина его эскадры — сели на мель. Два корабля, правда, удалось стянуть с мели шлюпками, хотя и с изрядными повреждениями, но флагманский корабль «Выборг» переломился пополам, после чего был сожжен его же экипажем.

Воинский суд над незадачливым флотоводцем был скорый — Крюйса приговорили к смертной казни. Но Петр смилостивился, вспомнив, как строили с Крюйсом суда еще в Воронеже, и заменил казнь ссылкой.

Когда Федор Матвеевич узнал о судьбе Крюйса, он боле не медлил ни минуты. Вместо того чтобы с миром закончить кампанию, генерал-адмирал смело пошел вперед. Увидев в шхерах десятки русских галер и опасаясь дать бой в тесной гавани, шведский адмирал Лиллье отступил без боя, и 15 июля 1713 года Гельсингфорс был в русских руках.