Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

Куда все-таки бросит Карл свою отборную армию: на юг, через Чехию, на императорскую Вену, или на восток, на далекую Москву? По тем малым срокам, что оставались для летней кампании 1707 года, выходило, что до Москвы шведам все равно не дойти, а до Вены им хватило бы и десяти переходов. И снова в Саксонию помчались дипломаты и тайные агенты из всех главных европейских столиц, чтобы просить, требовать, умолять, подкупать. Людовик XIV прислал сразу трех послов, и они не скупились. К тому же в их руках был весьма заманчивый козырь — десять солдатских переходов до Вены.

Великий союз Англии, Австрии и Голландии в свой черед не жалел ни денег, ни трудов, ни талантов. Их главным козырем была неоконченная война Швеции с Россией и далекий Санкт-Петербург, воздвигаемый прямо под носом у шведского льва. Наконец, дипломаты маленьких европейских государств, разоряемых затянувшейся войной за испанское наследство, умоляли Карла XII взять на себя миссию миротворца и выступить могущественным посредником между воюющими сторонами.

Впрочем, последнее, как разъяснил Сонцев Никите тонкую механику европейской дипломатической кухни, есть токмо мечта. Всем было ведомо о недавнем посещении Карлом XII прославленного поля Люценской битвы, где в 1632 году шведы наголову разгромили германскую имперскую армию, но потеряли своего короля, прославленного воителя Густава Адольфа.

— Густав Адольф и нам, новгородцам, ведом! В смутное время сей король застолбил за собой Ижорскую землю и древние новгородские грады: Орешек, Ям и Копорье — и тем закрыл России все выходы к морю! — вырвалось у Никиты.

— Э, да ты еще в Новгороде получил вкус к большой европейской политике!— со всегдашней насмешкой ответствовал Сонцев и заключил не без грусти: — На поле Люценской баталии шведский Каролус так запечалился о своем предке-воителе, что воскликнул: «Как бы я хотел походить на него и воевать тридцать лет!» Словом, мира, я полагаю, с ним не будет. Но мирные и разумные пропозиции нашего государя мы ныне же в замке Штольпен этому Анике-воину вручим! Покажем Европе, кто йа деле хотел мира, а кто войны!

Обычная насмешка сбежала с губ князя, и лицо Сонцева стало волевым и серьезным.

Весь остальной путь от Дрездена до замка Штольпен Сонцев и Никита молчали. Сонцев обдумывал, что и как он скажет Карлу XII при личной встрече фон Витцум твердо обещал вернуть свой должок и устроить наконец нежданную аудиенцию), по сердцу Никиты же пробежал невольный холодок при мысли о скорой разлуке с жаркой Гретхен. Оба вздрогнули при виде мрачного замка Штольпен, воздвигнутого на высокой скале и сложенного из черных базальтовых плит. Никите представилось, что они скачут в логово того самого шведского льва, коим новгородские старухи, почитай, сотню лет пугали мальцов, вспоминая всеконечное разорение Новгорода шведами в 1611 году. А Сонцеву вдруг пришло на ум, что столь удачно подготовленная долгожданная аудиенция снова сорвется. С тем мрачным предчувствием и въехали они в ворота замка. Тревога Сонцева оказалась напрасной. По личному распоряжению фон Витцу-ма, встречавшего у самых ворот замка почетных гостей, саксонская охрана пропустила их без всякого промедления.

Августовские синие сумерки спускались на островерхие черепичные крыши деревушки Штольпен, обещая, казалось, обычный покойный вечер и сон. Однако оживление, царившее в замке, нарушило привычную сельскую тишину. По дороге к замку то и дело проносились кареты, из которых надменно взирали красавицы, выглядевшие застывшими манекенами из модных парижских лавок; гарцевали знатные господа в золоченых кафтанах, сопровождаемые многочисленной челядью. Суровый покой башен Штольпена был нарушен сладкой музыкой королевского оркестра, репетировавшего праздничную пастораль; из пушечных амбразур выглядывали хорошенькие личики молоденьких горничных, которые стреляли глазками куда метче старинных мушкетонов и аркебуз. Вся деревня была переполнена камердинерами и лакеями знатных господ, искавшими ночного пристанища, и напоминала растревоженный улей.

Из толпы деревенских зевак, сгрудившихся у сельского трактира, расположенного возле дороги, ведущей к замку, то и дело раздавались голоса местного лавочника и самого господина пастора: «Карета графа Цвирби!», «Конвой принца Виртембергского!», «Палатин Познани со свитой!», «Графиня Аврора Кенигсмарк!»

— Та самая?— спросил некий невежа при появлении кареты бывшей фаворитки Августа. Лавочник и пастор обменялись понимающими взглядами светских людей и после недолгого молчания ответили:

— Та самая...

— А кто рядом с графиней? — не унимался невежа.

— Да так, какой-то англичанин!— ответствовал лавочник.

Откуда ему было знать, что то был сам герцог Мальборо, который сразу предложил свои услуги несравненной Авроре, как только узнал, что нынешняя фаворитка Августа и хозяйка праздника княгиня Козель не послала приглашения своей отставной сопернице. Обе красавицы встретились на парадной лестнице (освещенной тысячами свечей, с помощью коих слуги пытались придать теплоту и уют мрачному рыцарскому замку) и обменялись взглядами острее французских кинжалов «презентуар», которыми рыцари приканчивали опрокинутых наземь врагов.

— Однако и сыро же здесь, княгиня!— с обезоруживающей простотой сказала Аврора.

Мальборо меж тем вытащил бриллиантовую табакерку и предложил понюхать табачку обеим красавицам.

В простоте действий, полагал Джон Черчилль Мальборо,— главный успех дипломатии. Всей дипломатической Европе памятен был тот случай, когда сей великий деятель Британии, опередив лакея, поднял упавшую со стола салфетку прусского короля Фридриха I, в результате чего Пруссия вошла в состав Великого анти-французского союза.

Вот и сейчас две соперницы нюхнули крепчайшего виргинского табачка, дружно чихнули и обменялись непроизвольными улыбками. Это еще не было примирение, но это было полупризнание.

Меж тем у трактира раздались восторженные вопли:

— Король! Король!

— Чей король? Шведский? Польский?!

— Да нет же, это наш король! — важно разрешил сомнения спорящих толстый трактирщик,— Гляньте, на запятках кареты наш ловкач Гофман! Ну конечно, Гофман, сын нашего мельника...

Эй, здравствуй, Франц! — крикнул какой-то смельчак. И вдруг важный лакей на запятках королевской кареты обернулся к толпе и помахал шляпой. Восторг был неописуем.

— Он самый, Франц Гофман! Эй, Франц, старина, здравствуй! Здравствуй, Франц!— Толпа у трактира приветствовала своего земляка не менее бурно, чем самого короля.

Король Август между тем с утра пребывал в превосходном настроении. Пока княгиня Козель готовила к празднеству Штольпен, он целую неделю провел в объятиях страстной Фатимы, чередуя свою страсть к турчанке со страстью к бутылке. По дороге из Дрездена две бутылки выдержанного токая подняли превосходное настроение его величества еще на несколько градусов, и испортить его не могли уже ни фон Витцум, напомнивший, что сегодня вечером надобно устроить аудиенцию Карла XII с этим наглецом Сонцевым, ни даже княгиня Козель. Последняя завела его в свой будуар, устроенный в сводчатых покоях сторожевой башни, и заявила: в Штольпене сыро, гости недовольны, даже Мальборо чихает, а уж англичане-то привыкли к сырости, и зачем было устраивать праздник в этом разбойничьем рыцарском гнезде?