Валентин Рыбин - Государи и кочевники

Аллакули-хан велел Атамураду привести беглеца из того захваченного русскими каравана. Пока тот ходил, хан с неохотой поужинал, заглянул через узорчатую деревянную стенку в большой водоём гарема, в котором не было ни одной красавицы: все, как одна, ждали и надеялись — а вдруг его величество пожелает зайти в келью именно к ней! — и направился в тронную залу. Вскоре появился и Атамурад-кушбеги. Вслед за ним шли двое стражников и человек в хивинском халате и в киргизской белой войлочной шапке. Хан заговорил с ним запросто, не чванясь и не усаживаясь на трон, как обычно делал при встрече с кем-либо.

— Ты был в Оренбурге?

— Да, мой повелитель. Я испытал все тяжести коварной судьбы, прежде чем мне удалось бежать оттуда, — быстро-быстро залепетал киргиз, упав в ноги хану.

— Встань, — приказал хан. — Что ты ещё можешь сказать о русских? Откуда тебе известно, что урус-генерал собирается на нас войной?

Хан сел на подушки и большим шёлковым платком вытер вспотевшее лицо. Киргиз застыл со сложенными на груди руками в полупоклоне.

— Мой повелитель, всех хивинских купцов урус-губернатор держит в караван-сарае вместе со скотиной. Рядом живут солдаты, и мы слышали, о чём они говорят. Они думали, мы не понимаем по-ихнему, но я немного знаю их язык, потому что всегда имел с ними дело по торговле.

— Говори, что ты слышал!

— Слышал я, мой повелитель, что все яицкие казаки собрались в войско со своими атаманами и упражняются в стрельбе, рубке саблями и конных атаках. Слышал, что в поход собирались они будущей весной в месяце мехтер, но теперь передумали: полки урусов двинутся этой осенью. Урусы боятся: если они не успеют взять Хиву, то её быстро возьмут англичане. Прости меня, повелитель, но такие слова слышаны мной из уст русского офицера.

Аллакули-хан побледнел, но нашёл в себе силы, чтобы не пнуть ногой этого лжеца, ядовито ухмыльнувшись в чёрную бороду, сверкнул жёлтыми горящими глазами.

— Ты лжёшь, киргиз. Англия — моя союзница, она не пойдёт на Хиву. Что ещё?

— Ещё я слышал, мой повелитель, что русские хотят… — Киргиз захныкал, боясь за свою «ничтожную жизнь», и хан взревел:

— Да говори, шайтан, что ещё?

— Мой повелитель, тот урус-офицер сказал: «когда сместим хивинского хана, то на трон в Хиве посадим султана Западной Орды Бай Мухаммеда Ай-чувака». Тогда другой офицер ему возразил: «Айчуваку предлагали хивинский трон — он отказался из-за трусости. Наверное посадим на трон Кият-хана или одного из его сыновей — это самые надёжные ханы…»

— Ва алла! — вскрикнул Аллакули-хан. — Я утешаюсь молниеносными победами, народ мой переполняет свои лёгкие радостью моих побед, а эти дети свиньи делят мой трон. Поистине мир сходит с ума. Что ещё узнал, говори, киргиз!

— Ещё узнал, мой повелитель, что за два дня до того, как я бежал из Оренбурга, от генерала Перовского выехали в Бухару к эмиру Насрулле двое русских офицеров.

— Какой дорогой поехали?

— По слухам, через Чочка-кель, на Сырдарью.

— Ещё что?

— Больше ничего не знаю, мой повелитель.

Аллакули-хан протянул руку к резному из слоновой кости ларцу, приподнял крышку, взял горсть золотых монет и высыпал в ладони киргизу.

— Иди и живи рядом. Если понадобишься — позовём.

На другой день хан с самого утра отправился в третий двор, в свою старую юрту, которая стояла посреди ковыльного поля, обнесённого высокими зубчатыми стенами крепости. К юрте со второго двора вела полевая тропинка, по обеим сторонам которой росла трава, теперь уже выгоревшая до желтизны на солнце, и в ней виднелись серые спины цесарок. Хан, по примеру своего деда Ильтузера и отца Мухаммед-Рахим-хана, всегда отдыхал в этом дворе, находя, что только здесь можно отойти от мирской суеты и принять наиболее мудрое решение. И на этот раз он уединился, чтобы поразмыслить над тем, что вчера услышал от бежавшего из русского плена киргиза. Хан полулежал на ковре, подоткнув под локоть подушку, пил чёрный чай с молоком и слышал лишь своё дыхание да шелест одежды двух гуламов, которые стояли у входа, охраняя его покой. Аллакули силился вспомнить: сколько же русских невольников в Хиве, если русский царь проявляет такое беспокойство? Хан думал и о том, что надо немедленно послать к оренбургской линии надёжных лазутчиков, чтобы доносили о всех движениях русских казаков.

Спустя час он пригласил к себе ближайших советников.

Атамурад-кушбеги, согнувшись, вошёл в юрту первым. За ним, в такой же позе, — Худояр-бий. Оба, как по команде, упали в ноги повелителю, и он, по заведённому, милостиво разрешил им сесть рядом.

— Ата, — сказал хан. — Мы, посоветовавшись с аллахом, нашли нужным сказать вам следующее. Пошлите людей — пусть занесут в список всех русских невольников. Хозяев этих невольников предупредите, что впредь они на учёте хана: ни убивать, ни продавать их нельзя.

— Повелитель, а как быть с теми, которые приняли ислам? — спросил кушбеги.

— Запишите всех.

— Ваша воля — моё исполнение, повелитель. — Кушбеги приложил к груди ладони.

— Сегодня же отправьте на оренбургскую линию лазутчиков. О действиях генерала Перовского доносить каждый день, без напоминания.

— Ваша воля…

— Отправьте две-три сотни нукеров на Кара-Бугаз, к обители сорока дервишей и на Мангышлак к русским укреплениям, чтобы поднимали народ против неверных, — продолжал Аллакули-хан. — Тех двух офицеров, которые выехали в Бухару к нашему врагу Насрулле, перехватить и доставить сюда. Отправьте надёжного человека к Кият-хану и другим иомудским предводителям с письмом, обласкайте и пообещайте: если выведут джигитов против русских, старые обиды будут забыты и на смену обид придут наши почести и уважение…

Ханские вельможи проворно встали и пятясь вышли из юрты.

Не прошло и часа, как по тесным пыльным улочкам Хивы засновали ханские люди, стуча в узкие калитки, вделанные в дувалы. Постучали они и к юзбаши Мяти-Тедженцу. Здесь, в дали от своей родины, он жил на постое у богатого бая: платил ему за ночлег, пищу и прочие блага. Услышав, что его вызывает Худояр-бий, юзбаши, не мешкая, сел на коня и отправился во дворец. Худояр поджидал его на артиллерийском дворе, в шикарно убранной комнате, где он жил. Тедженец снял сапоги и, поклонившись, вошёл к полководцу.

— Мяти, — сказал хозяин, — бери вот это письмо, садись на коня и поезжай в Шах-сенем, на границу к иомудам. Там снаряди своего человека, пусть передаст письмо Кият-хану. А если старик подох, то тому, сердару Махтумкули. Поезжай сегодня же и побыстрее привези ответ.

Тедженец поехал поднимать в путь своих джигитов. С этой минуты он не расставался с седлом три томительных дня, пока пробивался к Сарыкамышу. Отряд его останавливался на ночлег лишь ночью, но и тогда Тедженец, располагаясь спать, бросал наземь попону, а седло клал под голову. На четвёртые сутки всадники достигли старинной крепости Шах-сенем и отыскали место остановки караванов. Это было небольшое селение в несколько глинобитных кибиток, со дворами, в которых сверкали чистой проточной водой хаузы, а над ними свисали длинные серебристые косы талов. Тедженец узнал, что ближайший караван отправляется в Кумыш-Тёпе через два дня, и обрадовался: не придётся, значит, отправлять в путь свою сотню. Нарядив своего онбеги Курта в одежду торговца, Тедженец вручил ему письмо и рассказал, где, как и кому передать. Через два дня, когда караван отправился в путь через Каракумы по барханам и солончакам, Тедженец зашёл к баю селения и приказал, чтобы тот позаботился о его джигитах.