Геннадий Ананьев - Иешуа, сын человеческий

Иисус замолчал, но жестом вновь остановил пытавшегося что-то сказать Главу местных жрецов, усилив жест волей своей. Вздохнув, заговорил совсем иным тоном:

— Те, у кого в руках жертвенные ножи и тесаки, попробуйте отсечь от себя часть тела своего, вы почувствуете, как это больно. Великий Рама почувствовал это, не раня себя. Почувствовал сердцем своим, восприняв чужую боль как свою. Проникнитесь чувствами Великого Рамы и откажитесь от жестокой и бесчеловечной казни прекрасного юноши, который, оставшись живым, понесет факел Священного Огня вперед, который оставит на земле после себя прекрасное потомство.

Говоря это, Иисус выбирал взглядом исполнителей своего призыва, а избрав их, повелел в душе своей: «Ты! Ты! И еще — ты! Сделайте первый шаг!»

Победа! Вышагали из толпы первые. С тесаками в руках. Но не для того, чтобы кромсать обреченного, а с намерением разрубить путы. За первыми — новые смельчаки. За ними еще и еще. Они истово рассекали путы при молчаливом одобрении толпы.

Молчали и жрецы. Угрожающе молчали.

Молва о свершенном Иисусом понеслась словно на крыльях от селения к селению, разделив в одночасье народ на сторонником прекращения жертвоприношений и на ярых противников новшества. Возглавляли противников жрецы. Великая опасность нависла над Иисусом, но сторонники его, зная о коварстве жрецов, толпами сопровождали его от селения к селению, с восторгом воспринимая волнующие душу проповеди.

До самой до Парфянской земли шли за Иисусом великие толпы.

Вот, наконец, он в родном отчем доме. Казалось бы, отдыхай душой и телом. Тем более, что вокруг него хлопотали все, улавливая его малейшие желания, воспринимая его привычки как должное. Однако в душе у Иисуса нет покоя. Ни на миг не отпускает горечь от потери отца. Иисус сразу понял, что осиротел, когда среди встречавших его не увидел родителя своего. Рухнули мечты поведать ему обо всем, что пережил он за многие годы скитаний и упорной учебы ради познания Священной Истины.

Удар этот был особенно жесток оттого, что когда он, Иисус, вторично отправлялся в Египет, отец выглядел совершенно здоровым. Отступила от него немощь в родной земле, в привычном климате. Жить ему теперь да жить.

Нет, совершенно не думал Иисус, что больше не встретится с отцом, не предполагал даже, что придется ему лишь молиться на могиле отца.

Удручало Иисуса еще одно обстоятельство: старший из младших братьев, Иаков, был так же, как и он, Иисус, посвящен матерью Господу. Это понял Иисус тоже сразу, когда увидел расчесанные на ровный пробор длинные волосы, тоже как у него, Иисуса, не знавшие ножниц, а также окладистую бороду, взбирающуюся вверх по щекам до самых до висков. Она тоже не знала ножниц. На второй день его догадку подтвердил сам Иаков в их исповедальной беседе. Иаков показал даже жесткие мозоли на коленях, какие обрел он в долгих истовых молитвенных просьбах к Яхве избавить избранный им народ от ига римского, от растления душ, от жестокостей, насилия и лживости.

Иисус удивлен. Он в недоумении: двух сыновей, первенца и второго посвящать Яхве? Чего ради? Выходит, он отрезанный ломоть. Однако в тайный центр ессеев взят он был не только с согласия отца, но и с ее тоже. И в Египет, в Храм Озириса, разве без ее согласия он отправился? Не она ли намекала ему, ребенку, что ждет его стезя проповедника! Так что же изменилось? Не иначе, как мать знает о близком конце его жизненного пути и, верная заветам Моисея, посвятила Яхве второго сына.

Он ждал от матери откровенного слова, но она, изливая на прибывшего в дом после многих лет разлуки первенца свои ласки, старалась вечерами не оставаться с ним наедине. Помнила те прежние сближения душ в вечерних нравоучительных беседах и явно опасалась повторения подобного сближения. Это еще больше обижало Иисуса, наводило на грустные выводы, к тому же еще и подстегивало принять окончательное решение вести жизнь странствующего проповедника, несущего свое слово людям.

Но какое слово? Вот в чем главный вопрос. Ответить на него можно, лишь основательно поломав голову. Идти путем явного протеста, каким шел Иоанн, прослывший в народе Крестителем? Великая у него была популярность. По сей день есть у него много сторонников и последователей — иоаннитов. Возможно, примкнуть к ним, а то и возглавить, чтобы при их поддержке продолжать дело Иоанна Крестителя? Но тогда не свое слово, а скорее борьба за главенство в секте. Опять же — чего ради? Гораздо лучше новое слово, но такое же привлекательное, захватывающее, призывающее и ведущее за собой безоглядно.

Именно так!

Не один день, не одну даже неделю обращался Иисус к своей памяти, к своим знаниям, полученным за годы соприкосновения со Священной Истиной; к своим выводам, сделанным по ходу познания Истины и тренировок тела и духа; к советам Великих Мудрых, особенно произнесенным на ритуалах очередной ступени Великого Посвящения, и постепенно определилась стержневая линия: идти путем Сарманов, отбирая от каждого учения самое важное и самое лучшее — нектар.

Когда глава Сарманского братства в своей речи при посвящении его, Иисуса, в седьмую степень Великого Посвящения произнес торжественно то, что Иисусу, в общем-то, было уже знакомо и в чем он уже твердо убедился, они все же с новой силой воздействовали на него:

— У всех религий один исток. Ты, Богочеловек, должен об этом помнить всегда. Грехи людские у всех народов тоже одинаковы. Тебе призванному искупить грехи людские, взяв их на себя, тоже нужно это помнить всегда.

Мо они не только воздействовали, но и потрясали. Именно те слова Главы Сарманского братства — Великого Мудрого, которые определили конечную цель длительной учебы и предстоящего проповедования: он, Иисус, Богочеловек, которого ждет, в конце концов, жертвенный алтарь. Теперь же, хотя им не забыты и эти слова, основное, о чем думал Иисус, было сказанное о едином истоке всех религий. Исток тот потерялся в невероятном количестве шелухи в виде пояснений тех заповедей, которые оставлены Великими Мудрыми с благословения Всевышнего.

Сарманы предупреждали его, Иисуса, о предстоящих трудностях при определении главной цели проповедования, предлагали начать первые шаги под их приглядом и с их поддержкой в Парфии, Армении за Араксом, в Вавилонии, в Коммагене, но он отказался от их предложения, твердо заявив:

— Только Израиль.

И вот теперь он оказался наедине с собой.

Впрочем, это даже лучше: найденное самим — весомей и ближе для самого себя, а значит, проповедовать свое будет легче и, главное, уверенней. Сейчас повторялось с ним то же искушение, которое пережил он после Великого Посвящения в четвертую степень у ессеев. Разница лишь в том, что тогда он удалился в пещеру, теперь же находился в отчем доме, полном жизни. Это, конечно же, в какой-то мере мешало ему сосредоточиться, полностью уйти в себя, отрешиться от всего. Выбора, однако, никакого у него не было, и он вынужден был мириться с тем, что есть.