Андрей Климов - Моя сумасшедшая

Хорунжий метнул на меня бешеный взгляд, когда я открыл рот, чтобы заметить, что и без всякой дистрофии с психикой у нас далеко не все в порядке.

— Третья, она же последняя, стадия болезни, — невозмутимо продолжал Павел, — характеризуется полным бессилием, атрофией мышц, неспособностью к движению, сердечной недостаточностью, анемией, мучительными запорами и пролежнями. Наступает апатия. Окончательно исчезают всякие следы подкожной жировой клетчатки. Затем гипотермия — температура тела понижается до тридцати градусов, падает давление, развивается ацидоз и наступает голодная кома… Если жировая прослойка у умершего полностью отсутствует — факт гибели от голода не вызывает никаких сомнений.

Мы молчали. Перед каждым проносилась череда бесплотных теней. Ими все еще был полон город, сколько бы живые ни прятали глаза.

— На плодоносных украинских землях просто недород. С природой не поспоришь. Не было никакого голода и нет. Измышления врагов… — Дверь по-прежнему не давала мне покоя. — Может, сменим тему?

— А это… оно лечится? — вдруг жалобно спросил Митя Светличный.

— Хуже всего то, что человек испытывает абсолютное безразличие к себе и другим. Превращается в засохшее растение, — Павел перехватил мой взгляд, пересек кабинет и привалился спиной к двери. — Можно выкорчевать и сжечь, как мусор. А если выживет, то еще много лет ни о чем, кроме еды, думать не сможет… Лечение от голодной дистрофии следующее: полный физический и психический покой. Полноценное питание, богатое фруктами и белком. Одновременно — внутривенное введение плазмы, белковых гидролизатов, витаминов. Симптоматическая терапия внутренних органов… При голодной коме — каждые два часа по пятьдесят миллилитров раствора глюкозы, при судорогах — десять миллилитров раствора хлорида кальция, при выходе из комы — кровезаменяющие препараты, белок, витамины. Горячий сладкий чай, дробное кормление легкой питательной пищей… — он криво усмехнулся. — Человек и в самом деле может достаточно долго протянуть на одной воде. Взять тот же голод в начале двадцатых. Но тогда хоть что-то пытались сделать, помочь… Да нет, нам, городским, относительно сытым, все это и вообразить невозможно…

— Шумный в отчаянии, едва владеет собой, — Петр потянулся через стол за папиросой, с силой чиркнул спичкой, сломал, чертыхнулся. — Кинулся в Москву с докладом, а там цыкнули: сеете панику, льете воду на мельницу врагов. Учитесь справляться с временными трудностями и не суйте нос в чужую епархию. У вас свой круг обязанностей, дорогой товарищ, и в вашем ведомстве далеко не все обстоит благополучно… Заметили, как в «Вiстях» начинает мало-помалу раскручиваться кампания против руководства наркомата? Это, Паша, означает…

В дверь тихонько поскреблись. Юлианов отступил. В проеме мелькнуло улыбающееся лицо Олеси. Петр, оборвав фразу, схватился за бутылку.

— Пьянствуете, голубчики? — шутливо поинтересовалась девушка.

Хорунжий встал, расправил плечи, поднял стакан:

Выпили вразнобой, без подъема. Петр помахал Олесе:

— Ходи до нас, рибонько!

— На добранiч, любий, — отозвалась она. — Я тут зайва…

Может, все это мне просто приснилось, думаю я теперь, когда их уже нет рядом: ни Хорунжего, ни Юлианова. А сегодня взяли и Митю Светличного. Неужели она не пожалела даже простодушного соседа своего Митьку? Он-то что ей сделал? А если донесла, то почему я все еще на свободе? И что толку в этой свободе, когда биография все равно кончилась. И все остальное тоже…

Мабуть, коли ми, грюкаючи дверима, пiшли з хати, вона все ж таки дочекалась свого часу. Як примара з'явилася у кабiнeтi, де вiн лежав на канапi, п'яний, знесилений, повний жаху та болю. Стала на колiна поруч, долонями намацуючи облите слiзьми обличчя. «Петрику, я ж твоя дружина! Ти такий до мене жорстокий…» Biн застогнав: «Чого ще тo6i треба, Тамаро?» — «Не розумi є ш? Хочу кохатися…» — «Менi в горлянку не лiзе. Нiчого: aнi ïжа, aнi горiлка, aнi пестощi…» — «Це все — вiн, вiн, клятий! Biн тебе пiдбурює проти мене! Твiй Павло. Чорна душа…» — «Та йди вже, дурна бабо, дай спокiй…» Вона, обурена, пiшла. А ми й гадки не мали — куди, бо нам байдуже було все те, що не є наша воля, не срiбний ланцюжок наших мрiй, не наша лють та безпораднiсть…

Дарину и дочерей он отправил за город — погостить у Филиппенко на даче.

Майя Светличная простилась с Лесей накануне. Ее брат вернулся с Совнаркомовской спустя сутки после ареста, и Сильвестр в тот же вечер спустился к ним. Майя открыла ему дверь и ушла в кухню. Дмитрий сидел за столом, упорно глядя в темное стекло, и даже головы не повернул в его сторону. Сильвестр молча постоял, глядя на Митину руку, лежащую на клеенке. Тонкие пальцы отбивали замысловатый ритм, затихали и снова пускались в пляс.

Неслышно вошла Майя.

— Присаживайся, Гордей, раз явился. Я сейчас чаю поставлю… Это он из-за Фроси Булавиной, — Майя поежилась. — Только что звонил Лохматый. Кроме того…

— А что с Фросей? — он повернулся к женщине.

— Нету ее больше. Покончила с собой. Михась собирался на следующий день после похорон зайти к Булавиным — они вроде бы заранее договорились. Лохматый Шуста не жалует и не хотел с ним встречаться. Фрося ему сказала: приходи, Ивана с утра не будет… Ну, пришел. Стучал, звонил от соседей по телефону, бегал по городу, пытался выяснить. В конце концов убедил службу охраны, дом все-таки ведомственный, — дверь взломали. Она уже давно там лежала. Рядом — шприц…

Сильвестр сел за стол. Митя вздрогнул и резко обернулся к нему. Подвижное, всегда оживленное лицо было будто в пыльном треснувшем зеркале.

— Тебя что, били там? — вполголоса, чтобы не слышала Майя, спросил Сильвестр.

— Напротив, обходительная падла попалась. Некто Мишарин. Тот самый, что меня брал на кладбище… Допрашивали обо всех, и в деталях. Даже о несчастной Фроське, — Митя криво усмехнулся. — Между прочим, знают они больше, чем мы с тобой. Как заезженная пластинка: где был, с кем встречался, что говорилось, кто присутствовал. Только о Хорунжем и Юлианове ни звука… Отвалил этот хлыщ где-то к полуночи, а меня оставил в кабинете на выстойке. Сесть нельзя, и жажда вдобавок: воды не дают ни капли. У меня уже и слюна кончилась, губы начали лопаться. В рожу при случае плюнуть нечем…

Майя придвинула брату чашку, взглянула укоризненно.

— Ладно-ладно, не буду… — Дмитрий ткнул носом в чашку, принюхался. — Опять какой-то травы насовала! Думает, мне успокоительное требуется. Я в норме, сестричка. Да, потом пошла какая-то чертовня. Только один опер отвалил, заявился другой. С виду — сущий пидор… Не перебивай, Майя! Росту метр с кепкой, ноги колесом, холка в щетине, как у борова, а голосишко писклявый. И началось! С четверть часа он орал на меня, будто припадочный. Ну, думаю, сейчас начнут обрабатывать по всем правилам. Хотя мне уже все равно, только не соображу никак, чего они от меня добиваются… Тут дверь нараспашку — стоп, машина, задний ход. Повели коридорами, потом — в подвал, в камеру к каким-то бедолагам. Дали кружку воды. Я залез под нары и продрых почти сутки, пока вохра не разбудила и не вытолкала взашей. И что, по-твоему, это может означать?