Владимир Прасолов - Вангол

— Если вы считаете, что в пропаже лошадей есть наша вина, возьмите наших оленей и покиньте стойбище, — сказал старик, остановившись напротив сидевших. — Нельзя жить в одном месте людям, если среди них нет доверия. Вы можете сделать так, как я сказал, но что случилось с вашими лошадьми, нам неизвестно.

— Семён Моисеевич, сюда! Идите сюда! — услышали крики Владимира.

В густых зарослях кустарника лежали лошади. Они были ещё живы, но дышали тяжело и не делали попыток встать. Мошка тучей висела над лежащими животными, забивая им глаза и ноздри.

— Скорее воды! — крикнула Ошана.

— Владимир, нужен дым с подветренной стороны, отогнать это зверьё, — крикнул Пучинский, ломая кустарник.

Мошка тем временем атаковала уже всех. Нельзя было дышать, нельзя было смотреть, сплошной массой попадая в глаза и в дыхательные пути, она слепила и душила. Такдыган помогал развести костры, но воздух был недвижен. Когда костры задымили, дым просто поднимался вверх. Пришлось нагнетать его в сторону погибающих животных. Махали куском брезента, куртками, ветками. Ошана и Мыскова омывали головы лошадей, очищали их ноздри и глаза. Часа через полтора поднялся лёгкий ветер, и всю эту нечисть стало сносить в сторону реки.

— Да, я такого ещё не видел, — сказал Пучинский, устало опустившись около костра.

— Такое нередко бывает в тайге после дождей, лошадей нельзя было стреноживать. Они смогли бы, двигаясь, спасаться от гнуса. Попав в кустарник, они, запутавшись, попадали и не смогли подняться. Они потеряли много крови, лошади не могут жить, как олени. Если они не погибнут сейчас, то долго будут болеть. Это духи тайги предупреждают вас, не нарушайте их покоя. — Старик закрыл глаза и поднял к небу ладони, что-то нашёптывая и покачиваясь всем телом.

— Что же нам теперь делать?

Лица Владимира и Семёна Моисеевича, распухшие от укусов, грязные от пота и сажи, были неузнаваемы. Мыскова, наглухо укутав платком лицо, глянув на них, только покачала головой. Она не отходила от лошадей и чуть не плакала, видя глаза беспомощных животных.

— Вырубаем кустарник вокруг, переносим сюда палатки и жжём день и ночь костры. Главное, чтобы они встали на ноги, — распухшими губами проговорил Пучинский.

— Мы знаем, как лечить оленей, но не знаем, как лечить лошадей. Я прошу духов тайги помочь вам, — сказал Такдыган, поднимаясь с земли.

«На Бога надейся, да сам не плошай», — подумал Владимир и пошёл в сторону стойбища.

— Я за водой, в общем, перебазируемся сюда, — крикнул он.

Под руководством Такдыгана и Ошаны к вечеру Пучинский соорудил примитивную, но спасшую всех смолокурню. Томимые огнем берёзовые поленья дали дёготь. Ошана, смешав его с оленьим жиром, приготовила мазь.

Кони поднялись на ноги только на третьи сутки, а людей ноги уже не держали, но они были счастливы.

— Ниночка, знаете, смуглый цвет вашего носика и особенно этот неповторимый аромат просто сводят меня с ума, — шутил Семён Моисеевич.

— Мне кажется, от этого аромата я уже не отделаюсь никогда, так что вам грозит хроническое сумасшествие, — отвечала Мыскова.

— А я, если честно, уже привык и не замечаю этого запаха, — потягиваясь до хруста костей, сказал Владимир.

— Юноша, в этом мире это не самый плохой запах. К нему можно привыкнуть и не замечать, что с нами, кстати, скоро и случится. Он безвреден для организма, а в данном случае он просто необходим. — Сидя у костра, Пучинский с облегчением снял сапоги и, размахнувшись, забросил в кусты портянки. — Стирке не подлежат.

— Неужели сегодня удастся хоть немного поспать? — Нина устало присела к огню.

— Отдыхайте, Ниночка, кони на ногах, всё позади, теперь они поправятся. — Пучинский прижал к себе Мыскову, обняв её. — Так бы и сидел здесь с тобой всю оставшуюся жизнь, — прошептал он ей на ухо. — Недели через две продолжим экспедицию, а пока отдых, слышишь, Владимир?

— Я две недели загорать здесь не собираюсь, буду пешком обследовать близлежащий район.

— Хорошая идея, Владимир, я с тобой, — поддержала Владимира Мыскова.

— И не мечтайте. А кто за конями присматривать будет? — спокойным голосом спросил Пучинский. — Пушкин?

— Семён Моисеевич, ну не сидеть же всем!

— Я категорически против, вопрос не обсуждается, — закончил разговор Пучинский, забираясь в палатку.

Утром, когда Семён Моисеевич и Мыскова проснулись и выбрались из палатки на мокрый от выпавшей росы мох, палатки Владимира не было. Не было его рюкзака и карабина.

— Ушёл, это возмутительно. Ну что с ним делать? Нина? Что будем делать? — спрашивал, возмущаясь, Семён Моисеевич.

— Он оставил записку, вот смотри. — Нина сняла лист бумаги, приколотый к их палатке. «Не обижайтесь. Я уже довольно опытный таёжник. Вернусь через три дня, обойду отроги вдоль поймы реки, соберу образцы. Ваш Владимир ».

— Мальчишка! Он ведь никогда не был в тайге один, — только и сказал Пучинский, прочитав записку.

— Не злись, Семён, пусть испытает себя парень, — успокаивая Пучинского, сказала Нина. — Пошли посмотрим, как там наши кони. Смотри, среди оленей пасутся.

Через три дня Владимир не вернулся. Обеспокоенные Пучинский и Мыскова пришли к стойбищу Ошаны. За это время оно переместилось на несколько километров. Такдыган умело использовал оленьи пастбища. Ошана, как всегда, была рада приходу гостей. Она весело суетилась, готовя угощения. Такдыган, выслушав пришедших, неодобрительно покачал головой:

— Нехорошо, это нехорошо. Надо было сразу рассказать о том, что Владимир ушёл. Можно было его догнать. Сейчас его следы отыскать будет трудно. Однако завтра с утра выйду на его поиски.

— Уважаемый Такдыган, мы будем очень признательны, если вы нам поможете. Лошади уже почти здоровы, на рассвете мы будем готовы к поискам. — Пучинский был предельно вежлив.

— Я поеду один, так будет лучше и быстрее. Вы оставайтесь и следите за лошадьми, они ещё слабые. Я справлюсь сам. — Сказав это, старик раскурил трубку и вышел из чума, дав понять, что разговор на эту тему закончен.

Ранним утром следующего дня, взяв с собой двух оленей, Такдыган уехал из стойбища.

В квартире Арефьевых их встретили все. Только что вернувшийся с дежурства Владимир, открыв дверь, радостно закричал:

— Мама! Мария! Степан приехал!

Все прибежали в прихожую, даже Пётр Петрович выехал на своей коляске. Пока Степана обнимали и целовали родственники, Вангол скромно стоял за его спиной. Впервые за долгие годы ему стало не по себе. Он вдруг остро почувствовал своё одиночество. Ему было очень приятно видеть радость и счастье в лицах этих людей, но сам так давно не испытывал счастья и радости, что почувствовал ком в горле. Он, конечно, быстро справился с собой, но его душевное состояние успела заметить Мария. Она вытащила из-за спины мужа Вангола и, пристально всмотревшись в его лицо, сказала: