Оливье Блейс - Торговец тюльпанами

К концу осени 1635 года плантации регента так разрослись — их площадь стала почти на треть больше прошлогодней, — что на радостях он наградил всех своих служащих. Тех же, кого считал наиболее причастными к успеху, побаловал дополнительно, пригласив в назначенный час к Спаарне: ледовые увеселения должны были стать одной из тех передышек, какие он изредка позволял себе и своим работникам. Разумеется, не обошли приглашением и считавшегося любимчиком хозяина Виллема ван Деруика.

Рано утром все собрались у крепостного вала, неподалеку от церкви — там, куда летом приходили прачки, а стало быть, и вся мужская часть харлемской молодежи.

Виллем повесил шляпу на развилку ветки, бросил поперек другой ветки свой широкий плащ, наклонился было, чтобы привязать к ногам коньки с загнутыми лезвиями, но тут у него выскользнули из кармашка новенькие часы, и он, выругавшись, подобрал их.

Сорочий глаз Паулюса мгновенно замечал любой блестящий предмет, заметил и сверкнувшие на солнце часы, а его рука сама к ним потянулась.

— Какая красота! Можно взглянуть? — Он только что не облизывался.

Деруик, радуясь возможности похвалиться дорогой вещью, охотно выполнил желание регента.

— Пожалуйста, сударь! Конечно, мои часы с вашими не сравнить, но все же и на циферблате моих стрелки показывают время более точно, чем песок в колбах!

На лице ректора, игравшего золотой цепочкой, расцвела широкая улыбка. Если чужой успех не мешал его собственному, господин Берестейн искренне этому успеху радовался и воздавал должное младшему собрату ровно до тех пор, пока тот оставался у него в подчинении.

— А ты живешь на широкую ногу… — как бы между прочим заметил Паулюс. — И мне приятно, что в твоих свершениях есть и моя доля.

— В моих доходах тоже есть ваша доля… — усмехнулся Деруик. — В соответствии с нашим контрактом, вам достаются шестьдесят процентов, а только на прошлой неделе это двести один гульден!

Паулюс отозвался на дерзость ученика холодно.

— Что, правда так много?

— Да-да, господин учитель! Ведь сначала я получил в «Золотой лозе» за подаренную вами луковицу сорта Kistemacker восемьдесят восемь гульденов, затем продал за двести одиннадцать Oudenaers с деткой, а за ваш желтый Switser мне дали всего тридцать шесть гульденов и пять стёйверов, потому что луковица была тронута гнилью, вот и получается…

— Достаточно, Виллем, ты верно все подсчитал, в том числе и сумму моего вознаграждения… Но откуда этот плаксивый тон? Разве ты не рад на меня работать? Тебе есть на что пожаловаться?

Подчеркнув последнее слово, ректор тем самым предупредил Виллема о необходимости как следует обдумать ответ, и юноша последовал невысказанному совету, для начала мысленно сравнив того человека, каким он был сразу после отъезда отца, с тем, кем стал теперь. И сразу же нашел для первого тысячу поводов позавидовать второму. Бесспорно, его жизнь после встречи с Паулюсом сильно изменилась к лучшему!

— Какие могут быть жалобы, сударь, и чем же я могу быть недоволен!.. Меня увлекает порученная вами работа, мне нравится торговать тюльпанами, а моему брату, думаю, так же нравится следить за их ростом. Оба мы — он в саду, я в коллегии — чувствуем себя словно рыба в воде.

— А что ваша семья, ей тоже перепало от вашего успеха? — допытывался ректор: ему требовался подробный отчет о благосостоянии семьи его подопечного — как требуется полководцу точная опись имущества осажденного им города.

— А как же! И моя семья всем очень довольна — даже Яспер, который поначалу не хотел расставаться с суконной лавкой, и пришлось его уговаривать. Недавно мы продали лавку вместе с обстановкой и приказчиками одному из наших конкурентов, и полученные за нее деньги, прибавившись к выручке за луковицы, быстро сделали нас состоятельными. Мы уже смогли украсить свой дом и отложили деньги на приданое для Петры. Если ветер не переменится, напишу отцу, чтобы он возвращался: зачем искать счастья в Америке, если оно уже нашло нас здесь? Иными словами, все чудесно, сударь, все чудесно!

— Твое лицо говорит об обратном, — сказал ректор, одаренный тонким музыкальным слухом, позволявшим ему читать чужие мысли по интонациям собеседника. — Так в чем же дело?

Виллем стряхнул с плеча снег и, ухватившись за ветку, осторожными шажками спустился к реке.

— Дело в том, сударь, что червяк точит плод, или, пользуясь языком тюльпанщиков, пятно портит цветок.

— Какое пятно? Что еще за червяк? — не отставал Паулюс: ему, истинному деловому человеку, были чужды метафоры и прочие игры воображения. Он вдруг понизил голос и сгорбился, будто желая стать не только неслышным, но и незаметным. — Уж не о нашей ли близости речь?

Внезапная робость регента заставила Виллема улыбнуться.

— Нет, сударь… Вы прекрасно знаете, что теперь мне нравятся наши встречи.

— Тогда что же причиной?

— Не что, а кто: ваш сын! — выпалил Виллем, ступая на лед. И стоило ему покинуть твердую почву, коньки, будто бы сами по себе, стремительно покатились, унося хозяина все дальше от берега, где все еще нерешительно переступал с конька на конек спеленатый мехами, брошенный и оттого разъяренный регент.

— Виллем! Виллем! — взревел Паулюс, и конькобежец, описав красивую дугу, снова подкатил к берегу, чтобы услышать: — Куда тебя понесло? Разве можно вот так вот меня покинуть, сделав подобное признание? Так что же мой сын?

Виллем немного запыхался, и ему потребовалось перевести дух, прежде чем он ответил:

— А то, что ваш сын меня ненавидит.

Изумленный Паулюс качнулся, плюхнулся на замерзшую землю, проломив грузным задом корочку на ближней луже, и, вымокший, даже с помощью обеих рук и трости — еле-еле встал.

— Что ты болтаешь? Элиазар тебя ненавидит?

— Вот именно! С тех пор как вы сделали меня своим компаньоном, ваш сын, совершенно не заботясь о наших общих интересах, только и делает, что старается мне навредить. Поначалу-то я не понял, что он в меня метит: бывают же такие люди-дикобразы, которые ощетиниваются колючками против целого мира, верно? Но когда я узнал, что Элиазар норовит очернить меня в глазах тюльпанщиков, когда осознал, что он постоянно сбивает мои ставки, все стало ясно: его жертва — я, только я и никто иной!

Видя, как твердеют и словно бы наливаются злобой черты лица Паулюса, и толком не зная, против кого из них — его самого или Элиазара — ожесточился ректор, Виллем решил подкрепить свои доводы:

— Понятия не имею, какие обстоятельства стали причиной столь внезапной враждебности, совсем еще недавно он поговаривал о том, что хочет жениться на моей сестре. Но теперь…

— Он на ней женится, — перебил ученика Паулюс.

— Что вы сказали?

— Элиазар ван Берестейн женится на Петре ван Деруик. И не вздумай в этом сомневаться!