Гисперт Хаафс - Ганнибал. Роман о Карфагене

Он прервался и в упор посмотрел на Ганнона. Верховный жрец сидел с непроницаемым лицом, скрестив пухлые пальцы на необъятном животе.

— Три десятилетия прошло с тех пор, как я заплатил золотом британскому кузнецу за шесть мечей. Один я отдал сыну моего близкого друга и нынешнему капитану моего корабля Бомилькару. Он также остался в Массалии. Второй получил мой сын Аристон, ставший вождем могущественнейшего племени в южной части Ливии. Остальные я подарил сыновьям Молнии. Но храбрый Гадзрубал сломал свой меч в последней в своей жизни битве. О мече покойного Магона мне ничего не известно, меч Ганнибала по-прежнему у него, а шестой меч раньше принадлежал погибшему под Капуей моему старшему сыну Мемнону. Теперь он у меня.

Антигон положил ладонь на рукоять меча и вызывающе посмотрел на Ганнона.

— Зачем ты мне это все рассказываешь? — настороженно спросил верховный жрец.

— Я еще не закончил. Их смерть на твоей совести, великий Ганнон. Ты всячески препятствовал доставке в войска подкреплений и делал все, чтобы они отправлялись куда угодно, но только не туда, где решался исход войны. Твои сторонники среди старейшин ввергли Иберию в полнейший хаос. Кровь Гадзрубала, Магона, Мемнона и десятков тысяч погибших в трех войнах на тебе, Ганнон. В твоих ушах должны звучать стоны умирающих, хруст и скрежет тонущих кораблей, бульканье воды в глотках тонущих матросов и солдат, жалобные стоны опозоренных женщин.

— Да нет, я ничего не слышу, — спокойно возразил Ганнон и в подтверждение своих слов принялся ковырять в ухе палочкой. Затем он по-бычьи наклонил голову, блеснув просвечивающей через редкие волосы кожей, опять наполнил кубок и неловким движением опрокинул его.

— Через Деметрия ты сообщал римлянам то, чего они ни в коем случае не должны были знать. Ты подсылал убийц к Гадзрубалу Красивому и к брату Ганнибала, а также подсказал Сципиону, как захватить Новый Карт-Хадашт. Ради наживы и наполнения своих поистине бездонных сундуков ты совершил множество других преступлений и предал свой родной город. Знал бы ты, как мне порой хотелось засунуть крошечную ядовитую змейку тебе в рот, а потом накрепко зашить его.

— Похоже, на тебя это произвело очень сильное впечатление, — Ганнон растянул губы в хищной ухмылке, затряс в беззвучном смехе свисавшей на шее складками кожей и тут же недоуменно провел большим пальцем правой руки по животу.

— Но теперь я готов перестать ненавидеть тебя, пун, и вообще готов все забыть. Ведь я жестоко отомстил тебе, а месть, как известно, успокаивает душу. Мне действительно теперь хочется лишь мира, тишины и полного забвения всего, что было.

— Как… как ты мне отомстил? — Глаза Ганнона больше не излучали по-змеиному завораживающего взгляда, они округлились от ужаса, верховный жрец опять схватился за живот и нервно заерзал на скамье.

— А вот так, — Антигон выхватил из ножен зазубренный клинок. — Этим когда-то принадлежавшим моему сыну мечом я мелко-мелко нарубил конский волос, а потом тончайшей пилкой отпилил от лезвия маленький осколок. Вместе с медленно действующим ядом я подложил их тебе сегодня в пищу, великий Ганнон. — Он вложил меч в ножны и легким пружинистым шагом подошел к алтарю. — Твой бог Ваал — свидетель. Теперь у нас уж точно нет повода для вражды.

Челюсть Ганнона отвисла, изо рта потекла липкая тягучая слюна, по щекам медленно покатились слезы. Тело его сотрясала сильная дрожь, на ярко-красной тунике расплылось зловонное мокрое пятно.

Он хотел было встать, но внезапно с деревянным стуком рухнул на пол, издав дикий вопль. Он долго ползал у ног Антигона, то проклиная грека, то заклиная достать снадобье против яда в обмен на все его несметные богатства. Крики гулким эхом отзывались от стен и медной статуи. Потом Ганнон начал с хныканьем и причитаньями умолять Антигона убить его одним ударом. Грек бесстрастно слушал верховного жреца и, рассматривая корчившееся на каменных плитах тело, вспоминал погибших, раненых и изувеченных в трех войнах. Глядя в бешено вращающиеся от нестерпимых резей в животе зрачки, он с наслаждением представлял, как яд разъедает внутренности Ганнона, и чувствовал, что у него самого внутри все затвердевает и покрывается ледяной коростой.

Постепенно крики и стоны превратились в глухие непонятные звуки. Изо рта Ганнона потекла кровавая пена, он несколько раздернулся, захрипел и замер с выпученными остекленевшими глазами и высунутым почерневшим языком.

Мертвенно-бледные метеки собрали посуду и поспешили покинуть жуткое место. Пришедшие сменить своих товарищей десять других телохранителей Ганнона застали их едва не захлебнувшимися в потоках воды и почти обезумевшими от страха. Придя в себя, они рассказали, что подверглись нападению злых духов и что всю ночь в храме ревел разгневанный Ваал.

Дома Антигон долго стоял у окна, глядя, как темнота медленно отступает и на смену ей приходит серый полумрак. Когда вершины гор окрасились в розовый цвет, сердце грека гулко забилось от радости, а по телу разлилось приятное тепло. Появилось даже ощущение, что все страшное и ужасное о его жизни навсегда кануло во тьму ночи. На мгновение он даже подумал, что именно ливень и его, Антигона, смелый поступок очистили город от скверны. Но потом он понял, что улицы от всякого сброда очистила другая сила и дождь здесь совершенно ни при чем.

Чуть позже Бостар рассказал ему о состоявшемся в храме Эшмуна ночном заседании Совета.

— Начало положено. — Бостар по привычке взъерошил растопыренными пальцами свои изрядно поседевшие волосы, — Ганнибал прямо заявил, что сегодня в полночь примет жестокие, но крайне необходимые меры, и вкратце объяснил, какие именно. Поскольку, дескать, на ведение военных действий в Италии денег из казны он почти не получал и был вынужден тратить собственные средства, никто не вправе запретить ему потратить их на наведение порядка в городе, — Бостар хихикнул и удовлетворенно потер руки. — Тут несколько приверженцев Ганнона дружно вскочили и принялись кричать, что так не делается и что для столь важных мер требуется решение Совета, а здесь присутствуют далеко не все его члены. Ганнибал выслушал их и сказал: «Ничего не нужно. Я, как стратег, принял решение, и если оно вас не устраивает, попробуйте сместить меня. Но на вашем месте я бы дождался окончательного ухода римлян».

Незадолго до полуночи из казарм в Большой стене начали выходить воины и, разбившись на десятки, стали прочесывать город. На заполненной, несмотря на позднее время, густой толпой площади Собраний были установлены кресты, на которых вскоре уже корчились тридцать застигнутых на месте преступления разбойников, убийц и наемников. Постепенно люди перестали бояться выходить на улицы.