Гисперт Хаафс - Возлюбленная Пилата

Ароматная мазь, прикосновение прохладного шелка к телу и понимание, что она долго не сможет позволить себе ни того, ни другого. Запас золотых монет был почти исчерпан. Но на смену этим грустным мыслям приходила убежденность в том, что она снова сможет достать золото, мазь и шелк. Пока еще живы ее душа и тело.

Познав мужчину в тринадцатилетнем возрасте, она боялась, что в двадцать пять превратится в изношенную, покрытую морщинами старуху, похожую на женщин в крестьянских селениях. А теперь, когда ей было двадцать шесть, опасения рассеялись, и сейчас она сожалела лишь о том, что здесь не было настоящей бани. Римской бани, с бассейнами для горячей, теплой и холодной воды, с рабами-банщиками, которые трут, скребут твое тело и втирают в него благовонные масла…

— Так будет хорошо, госпожа?

На голову Клеопатры опустился отделанный блестящим серебром бронзовый венец. Высокая прическа немного напоминала изящную темную пирамиду, а украшенные драгоценными камнями заколки выглядели как приставные лестницы. Хотя к пирамидам обычно ведут ступени. Кому там нужны приставные лестницы? И кто, кроме арабских вшей, захочет залезть на ее прическу?

— Хорошо. Можешь идти.

Глаука наклонила голову. Она бесшумно соскользнула с широкого табурета, на котором стояла на коленях, и пошла к двери. Перед тяжелым кожаным пологом, отделявшим комнату Клеопатры от помещения трех ее служанок, она остановилась и, повернувшись к своей госпоже, спросила:

— У тебя есть еще какие-нибудь желания, княгиня, или я могу сходить прогуляться в порт?

— Скоро придет Таис. Если ты мне понадобишься, она тебя позовет. Так что можешь идти.

Она никак не могла понять, что тянет Глауку в порт. Клеопатра не доверяла морям. Никаким. Ни Римскому морю на севере, ни Красному морю, которое они только что пересекли, ни этому большому морю, раскинувшемуся между Аравией и Индией. Все они были чудовищами, пожиравшими корабли, людей и деньги. Может ли добыча рыбы, раковин и крабов оправдать эти потери? Разве что торговля… Но у нее не было времени предаваться столь бессмысленным раздумьям.

Она поднялась с украшенного резьбой кресла для укладки волос и подошла к окну. Не вплотную, а лишь настолько, чтобы, стоя в тени и оставаясь невидимой снаружи, иметь возможность наблюдать за всем, что происходит за окном.

Людей на площади перед гостиницей было немного. Она намеренно выбрала это время, первые послеполуденные часы, когда большинство горожан сидели дома. Центуриона [1] Центурион — начальник центурии, войскового подразделения в римской армии, численностью около ста человек. наверняка заметят. Об этом будут говорить, поползут слухи. И незначительный эпизод, вполне возможно, превратится в важное событие. Для нее…

Таис придет еще не скоро. Глаука в гавани. Арсиноя в гостях у супруги крупного торговца Башамы, который, казалось, не имеет ни малейших предубеждений против чужеземцев. Таис было поручено спросить у жен рыбаков и моряков в длинной северной бухте, не слышал ли кто-нибудь о кораблях, которые отправляются в Красное море, на север.

— Но мы же прибыли оттуда, — удивилась Таис.

— Это, однако, не означает, что мы должны оставаться здесь вечно.

Клеопатра сжала губы. Таис и Арсиноя догадываются, что она отослала их подальше, чтобы они ничего не видели, и поэтому постараются вернуться быстрее, в надежде что-нибудь разузнать. Глаука, так или иначе, увидит римлянина из гавани, когда он будет входить в гостиницу. По лицу служанки было заметно, что ее мучил вопрос, для кого княгиня посреди дня делала такую шикарную прическу.

— Для себя, — пробормотала Клеопатра. — Для кого же еще?

Наконец появился римлянин. Он остановился перед домом торговцев, потом задержался у храма бога дождя и стал осматривать тыльную сторону гостиницы. Уверенная, что он не мог заметить ее здесь, наверху, она все же отступила на шаг назад.

Женщина еще раз прокрутила в уме план действий. Чего она хочет? Что она ему скажет? О чем лучше промолчать? О чем, якобы против своей воли, нужно проговориться…

«Как легко одурачить мужчину, — подумала она. — И все же нельзя недооценивать этого Валерия Руфуса. Он, должно быть, принадлежит к боковой линии старинного, богатого и знатного рода Валериев». Руфус действительно был образован, обладал чувством юмора. Ни один префект не назначил бы простофилю на такую важную должность в столь отдаленном месте, где он с тремя дюжинами воинов должен был представлять интересы империи. Не простофиля и, конечно, не простой центурион.

В деревянную дверь, отделявшую переднее помещение от темной лестницы, постучали. Клеопатра отодвинула кожаный полог и крикнула:

— Кто там?

Дверь наполовину открылась, и показалась голова хозяина.

— Госпожа, с тобой хочет поговорить какой-то римлянин.

Клеопатра едва удержалась от смеха. В голосе владельца гостиницы звучало почти раболепие. Он произнес слово «римлянин» так, будто речь шла о морском чудовище. Кроме того, улыбку вызывал достаточно странный вид хозяина: голова, повязанная желтым платком, будто парила в проеме двери, а рука, высунувшись из темноты лестницы, нервно теребила бороду.

— Будь так любезен, покажи ему дорогу, — сказала она.

Женщина вдруг вспомнила день своего прибытия месяц назад. Тогда хозяин вел себя совершенно иначе. Он указал на преимущества своей гостиницы, на ее довольно почтенный возраст, на то, что в ней любят останавливаться купцы из дальних стран. Все это, без сомнения, для того, чтобы объявить высокую цену. Не растерявшись, Клеопатра подняла вверх золотую монету, римскую аурею [2] Аурея — золотая монета, равная ста сестерциям. , и заявила, что отдаст ее за проживание в каком-нибудь другом месте. Мол, здание, которому двести лет, может рухнуть в любой момент, и, кроме того, ей хочется покоя, а не общества многочисленных индийцев, персов и арабов. Владелец гостиницы стал утверждать, что здание крепкое и не рухнет в море, а шумных постояльцев из дальних стран сейчас почти нет.

— Тогда, — сказала Клеопатра, — ты, наверное, будешь рад просто видеть нас и предоставишь нам за эту монету две комнаты.

Недолго поторговавшись, они сошлись в цене: одна аурея за одиннадцать дней постоя. Она еще раз подумала о том, как легко обвести вокруг пальца мужчину, в отличие от женщины, и вспомнила мрачное лицо жены хозяина. Услышав тяжелые шаги римлянина, поднимавшегося по лестнице, она оставила свои мысли.