Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Решил он оставить в прежней должности и Порция Катона. Поэтому, встретившись с ним после инцидента, Публий сделал вид, будто не знает о его предательстве. С максимальной приветливостью он сказал: «Ты выздоровел, Порций? Я очень рад». Однако эту фразу применительно к данному случаю можно было истолковать не только как проявление великодушия полководца, закрывшего глаза на проступок подчиненного, но при желании — и как насмешку. У Катона было соответствующее желание, и он в словах проконсула усмотрел всего лишь стремление уязвить его.

Вообще, Порций Катон сразу невзлюбил Сципиона и не только потому, что получил заряд неприязни от непреклонного старца Фабия Максима. Марк во всем был противоположен Публию. К любому делу он приступал обстоятельно, не спеша, брал упорством, трудом, и его раздражала кажущаяся легкость, с которой всего достигал Сципион. Тот представлялся ему поверхностным талантом, баловнем судьбы. Подспудно в нем зрела зависть. На протяжении нескольких месяцев Катон наблюдал, как ловко Сципион обходит запреты сената и собирает мощное войско как бы лично для себя. Он видел в проконсуле выскочку, который ради своей славы рискует тысячами жизней, ввергая их в безумную авантюру. Причем у грубоватого плебея Катона сложилось даже физическое неприятие утонченного холеного аристократа Сципиона. А после недавних событий, связанных с сенатской комиссией, его неприязнь переплавилась в ненависть, как рыхлая руда — в железо. Он переступил ту черту, за которой человека уже невозможно переубедить, и отныне во всех поступках Сципиона Катон подозревал только недоброе.

Но в нынешней ситуации Порций ошибался в той же степени, в какой был бы не прав и тот, кто в его положении поверил бы в чистосердечное прощение полководца. Истина, как это часто бывает, находилась посередине. Будучи государственным человеком, Сципион не мог поддаваться ни ненависти, ни порыву великодушия, он обязан был руководствоваться не чувством, а беспристрастным расчетом, исходя из интересов порученного ему дела. Поэтому он и решил, что лучше иметь рядом с собою раскрытого и скомпрометированного противника, чем тайного врага в лице другого офицера, которого мог бы подослать ему Фабий вместо Катона. Причем он и в самом деле оказывал благо квестору, так как изгнание из войска, для какового имелось вполне достаточно оснований, опозорило бы его и навек перечеркнуло карьеру.

Вскоре Сципион и сам был готов покинуть Сиракузы, но тут прибыло посольство от Сифакса и ему пришлось задержаться еще на день. Публий с нетерпением ожидал нумидийцев год назад, теперь же они лишь вызвали его досаду. Располагая после экспедиции Лелия надлежащими сведениями об обстановке в Африке, Сципион знал, сколь глубоко увяз нумидийский царь в интригах карфагенян, и рассчитывать теперь на изменение его позиции было равносильно надежде на чудо, так что визит африканцев не предвещал ничего хорошего.

Сципион умел владеть собою и почти всегда подавлял внешние проявления гнева, но при чтении послания своего недавнего друга это удалось ему с большим трудом. Несомненно, рукою нумидийца водил его нынешний тесть Газдрубал, сам варвар не способен на такое лицемерие. В письме открыто смаковалась измена Сифакса, которая подавалась как всеафриканский патриотизм. От имени царя римлянам с пафосом указывался предел их владений вне границ Африки. А в заключение Сифакс в витиеватой форме угрожал Сципиону войной, если тот ступит на ливийский берег.

Закончив чтение, Публий поинтересовался у послов: осмелились бы они преподнести подобное письмо не римлянину, а какому-либо варварскому царю, и после угрожающей паузы добавил: «Впрочем, я — не дикарь и не наказываю невольных переносчиков заразы. Я покараю истинного виновника оскорбления». После этого Сципион сразу же принялся писать ответ, и поскольку он понимал, что таким посланием пунийцы хотели закрепить разрыв его отношений с Сифаксом, то, вопреки желанию врагов, изгнал из строк свое негодование. Письмо получилось сдержанным и представляло собою совет соблюдать заключенный пред взором богов договор, а также больше доверять тем людям, которые лучше, чем тем, которые ближе. Запечатав пакет, он передал его нумидийцам и велел им немедленно отправляться в обратный путь.

Как ни быстро проконсул управился с посольством, африканцев видели и в городе, и в лагере. Солдаты не знали об измене Сифакса и полагались на его помощь. Во избежание кривотолков, неизменно следующих за неопределенностью, необходимо было как-то сообщить им об итогах визита. Сципион собрал войско и выступил с короткой речью. Он сказал, что все готово к походу, путь в Африку открыт. Рим снял последние ограничения с их действий, одновременно и ситуация в самой Ливии требует скорейшего прибытия римлян: Масинисса давно томится в нетерпении, а сегодняшняя делегация от Сифакса также подтвердила, что римлянам следует срочно заняться африканскими делами. Такая двусмысленность вполне удовлетворила любопытство непритязательных легионеров. Все успокоились, и Сципион дал приказ готовиться к выступлению из лагеря.

Утром пехота кратчайшей дорогой направилась в Лилибей, а сам Публий с конницей еще раз посетил основные сицилийские города. На торжественных встречах, устраиваемых местными общинами, Сципион произносил довольно однообразные речи, в которых говорил о важности предстоящего похода и о выгодах, ожидающих сицилийцев в результате победы. Войну Рима с Карфагеном он представлял как противоборство цивилизованной Европы и дикой Африки, то есть как общее дело и римлян, и греков, а в заключение призывал всех напрячь физические и духовные силы для последнего, решающего акта этой справедливой и благородной по своим целям войны. Затем перед толпою торжественно проходили эскадроны Сципиона, придавая внушительность его словам, после чего сицилийцы «напрягали силы» и делали очередной взнос в казну проконсула. Как ни иссушали подобные парады впечатлительную душу Сципиона, он терпеливо с истинно римским упорством раз за разом повторял этот ритуал на всем пути следования и прибыл в пункт назначения с заметным подкреплением материальных ресурсов.

В Лилибее бурлило людское море, захлестывая улицы волнами эмоций. Окрестности были заняты войсками и забиты бесчисленными обозами. Сюда съехались многие римские нобили и почти вся сицилийская знать. На какое-то время этот город сделался столицей провинции, а возможно, и всего Средиземноморья. Здесь зрели события, которые вскоре потрясли мир.

Сразу по прибытии в Лилибей Сципион погряз в нагромождении всевозможных дел, хотя прежде казалось, будто все вопросы были решены еще в Сиракузах. Но он со стоической выдержкой переносил эту суету и кропотливо вникал в каждый нюанс, поскольку понимал, что сейчас закладывается фундамент всей кампании, и затраченный здесь труд даст результат в Африке.