Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

Несколько дней Сципион готовился к триумфу. Он вложил в это дело весь свой организаторский талант. Усталость от общественных мероприятий, накопившаяся в нем за многие годы проконсульств, отошла на задний план, отступив перед важностью задачи, состоящей в том, чтобы великому походу придать величественное завершение.

Триумфальное шествие должно было стать своеобразным рассказом о военной кампании, сочетающим обряд с различными видами искусства. Потому Сципион привлек себе в помощь лучших живописцев, поэтов, музыкантов, а также инженеров и всевозможных мастеров. На Марсовом поле кипела многообразная деятельность. Кто-то сооружал гигантские стенды, кто-то расписывал их картинами, оркестр репетировал марши, тут же создавались макеты городов, возводились элементы укреплений, то там, то здесь маршировали солдаты, сверкал металл знамен, звенело оружие. Со стен города можно было бы принять эти приготовления за осадные работы вражеского войска, если бы не звучащее повсюду имя «Сципион», заставляющее ликовать сердца людей.

И вот настал тот день, в ожидании которого семнадцать лет томилась страна под гнетом захватчика, мысль о котором семнадцать лет вдохновляла Италию на борьбу с агрессором, наступил день, всю долгую войну питавший надеждой иссушенные несчастьями души людей. Родившаяся в далекой Африке Победа наконец-то пришла в Рим.

Уже накануне в огромном городе поселилось Возбуждение и не позволило гражданам уснуть всю ночь. Еще затемно взбурлили людскими потоками улицы, по которым живые реки, клокоча эмоциями радости и счастья, устремились к площадям, образуя там озера, затем текли далее за померий на Марсово поле, чтобы разлиться на просторе могучим морем и в волнах любви и восторга омыть ратный пот своих героев.

Именно отсюда, с Марсова поля, откуда войска обычно отправляются на войну, и двинулась торжественная процессия в город, чтобы внести в него мир. На всем пути до городской заставы вдоль Фламиниевой дороги выстроились десятки тысяч благодарных людей, спешащих воздать хвалу полководцу и воинам за подвиг, свершенный ими во имя Отечества, и народ все прибывал, собираясь на празднество из окрестностей и даже — из довольно отдаленных мест Республики. Шествие растянулось на несколько миль, и когда голова колонны через Триумфальные ворота вступила в город, проследовала мимо крутого Капитолия и стала огибать колыбель Рима — Палатин, легионеры, замыкающие процессию, еще не тронулись с места и по-прежнему находились на Марсовом поле, и здесь, однако, не обделенные вниманием. Впереди шли магистраты и сенаторы в сверкающих аристократической белизной тогах, увенчанные лавровыми венками, за ними дружно шагал военный оркестр, энергичным звучанием парадного марша чеканя шумный восторг толпы на музыкальные периоды, задающий эмоциям четкий ритм, отчего многоголосый гам народной массы начинал звучать как гимн, потрясая здания Вечного Города обретенной в слаженности мощью. Далее, бряцая блестящим металлом, тянулся, по виду, бесконечный караван повозок с добычей, больше сотни из которых были загружены только серебром в монетах и слитках, на других телегах вздымались груды вражеского оружия и предметов искусства в основном греческой работы, так как произведения пунийского творческого вдохновения поднаторевшими за последние десятилетия в подобных вопросах римлянами без особых колебаний были удостоены переплавки на металл. За добычей следовал запечатленный в зрительных образах рассказ о том, как эта добыча была завоевана; тут везли макеты штурмовых башен, хитроумно сконструированные боевые машины, прочие диковины и во множестве — транспаранты с картинами, последовательно повествующими о ходе африканской кампании. Горожане могли увидеть, как проконсул приносил жертвы богам в день прибытия на вражескую землю, как были взяты первые пунийские города, как полыхал лагерь Сифакса, а затем — Газдрубала, как оказалось разгромленным неприятельское войско в правильном сражении на Великих Равнинах. Была здесь и красочная картина, прославляющая героическую смерть дочери Газдрубала, ибо римский народ, превыше всего ставивший доблесть, тщательно собирал по всему миру примеры явленного представителями рода людского величия, чтобы передать эти истинные сокровища человечества последующим поколениям. С наибольшими подробностями живописалось, естественно, о событиях войны с Ганнибалом. Эмоциональные римские граждане словно вживую воспринимали сцены беспримерного похода на край обитаемой земли, встречи и переговоров двух знаменитых полководцев, самой величайшей битвы всех времен, кровавого возмездия самонадеянным завоевателям и наконец безоглядного бегства Ганнибала, покрывшего его, по понятиям римской морали, вечным позором. Последнее полотно изображало коленопреклоненный карфагенский совет старейшин и гордо взирающих на него победителей. С этих картин, не всегда умело передававших пропорции пространства и человеческих фигур, но обязательно точно выражающих характер каждого эпизода, на горожан взирали герои и антигерои этой войны. В крупных планах представали лица Сципиона, Лелия, Октавия, Бебия, Минуция Терма, Масиниссы, простых солдат и центурионов, отличившихся в ожесточенных сечах, а также — Софонисбы, Ганнибала, Газдрубала, Сифакса и Ганнона.

Живописная поэма о пути к победе сменялась зрелищем попроще, но оттого не менее удивительным для простолюдина, ибо впервые по улицам Рима вели слонов. Несколько десятков этих грозных животных, захваченных в последних битвах с карфагенянами, придавали сегодня истинно африканский колорит ливийскому триумфу римлян. А за слонами, представляя противоположный полюс эмоционального спектра многоликой процессии, угрюмо шли пленные, гремящие цепями в назидание всем завоевателям. Тут их было несколько сотен, отобранных по критериям знатности и воинских отличий из бесчисленных толп, порожденных жестокой войной. Среди них находились галлы, иберы, лигуры, балеарцы, лузитаны, мавританцы, нумидийцы, ливийцы, македоняне, но большую часть все же составляли карфагеняне из офицерского корпуса пунийских войск. Люди, некогда занесшие меч войны над Италией, яростно грозившие Риму, мечтавшие о Риме, теперь шли по улицам этого города. Восемнадцать лет назад нутро им разъедала ядовитая смесь тщеславия и корысти, заразившая их тогда небывалой мощи разрушительным потенциалом, пробудившая свирепую жажду крови. Но, разодрав когти и обломав зубы о сталь римского характера, чудовище дурных человеческих страстей оказалось поверженным и смрадным трупом придавило души своих бывших хозяев. И вот теперь несчастные карфагеняне, согбенные грузом собственных пороков и разочарованием в былых идеалах, вступили в город, преподавший им суровый урок. Они опускали головы пред гневными взорами победителей и прятали взгляд на камнях мостовой. Лишь некоторые из них, закалившие дух в бедах, находили в себе силы вспоминать о канувшем в прошлое могуществе своей Родины и мужественно поднимать глаза навстречу страшному зрелищу торжествующего врага, а другие старались держаться прямо и невидящими глазами смотрели перед собою, будто бы возвысившись над окружающим, будто бы перешагнув уже через позор и отчаянье. Однако при этом все они невольно ступали в такт звукам гремящего позади них оркестра, подчиняясь ритму, задаваемому счастливым победителем.