Александр Дюма - Маркиза де Ганж

3 июня г-н Каталан — советник и комиссар парламента Тулузы — прибыл в Ганж вместе с должностными лицами, необходимыми для выполнения его миссии, однако повидать маркизу в тот вечер ему не удалось: после довольно долгого сна у нее несколько замутилось сознание, что могло повлиять на точность ее показаний. Советник решил дождаться утра.

На следующий день, не спрашивая ни у кого совета, г-н Каталан отправился в дом г-на Депра и, несмотря на легкое сопротивление стражи, проник к маркизе. Умирающая показалась ему весьма рассудительной, и г-н Каталан подумал, что накануне его не пустили только потому, что не хотели, чтобы он встретился с маркизой. Сначала она не пожелала ничего ему рассказывать и заявила, что он может обвинять и прощать в одно и то же время, однако г-н Каталан объяснил ей, что она должна сообщить правосудию всю правду, иначе оно может пойти по ложному следу и покарать невиновных. Этот довод оказался решающим, и в результате маркиза в течение полутора часов рассказывала во всех подробностях о происшедших с нею страшных событиях.

На следующий день г-н Каталан пришел снова, но на сей раз маркизе и вправду стало хуже. Советник убедился в этом собственными глазами, после чего, боясь утомить больную, не стал настаивать на продолжении допроса, тем более что уже знал практически все, что нужно. Начиная с этого дня, маркизу стали мучить непереносимые боли, и, несмотря на всю свою выдержку, которую бедняжка пыталась сохранить до конца, она не могла сдержать крики, которые время от времени перемежались молитвами. Так она провела весь день 4 и часть 5 июня. К концу этого дня, который выпал на воскресенье, она скончалась.

Тело умершей немедленно подвергли вскрытию, и врачи установили, что причиной ее гибели был только яд — все семь ран, нанесенных шпагой, оказались несмертельными. Желудок и пищевод покойницы были сожжены кислотой, а мозг даже почернел. Но даже несмотря на адское зелье, которое, как утверждается в протоколе, «убило бы львицу за несколько часов», маркиза боролась за жизнь в течение девятнадцати дней — настолько, как говорится в документе, откуда мы взяли эту подробность, «любовно природа защищала созданное ею с таким старанием прекрасное тело».

Узнав о кончине маркизы, г-н Каталан, у которого были с собою двенадцать губернаторских стражников и десять полицейских с приставом, немедленно отправил их в замок маркиза де Ганж с приказом арестовать самого маркиза, священника и всех слуг за исключением конюха, который помог маркизе бежать. Когда командир этого небольшого отряда вошел в замок, маркиз, печальный и взволнованный, расхаживал по зале. Увидев ордер на свой арест, он не оказал никакого сопротивления, словно был к этому готов, и заявил, что, повинуясь во всем закону, он сам собирался преследовать через парламент убийц своей жены. У него отобрали ключ от кабинета и вместе с другими обвиняемыми отправили его в тюрьму Монпелье.

Едва маркиз появился на улице, как весть о его прибытии с неимоверной быстротой распространилась по всему городу. Было уже темно, однако во всех окнах тут же загорелся свет, и люди стали выходить из домов с факелами в руках, устроив таким образом арестованному освещенный кортеж, чтобы всякий мог его разглядеть. Маркиз и священник ехали верхом на скверных наемных клячах в окружении стражников, которые, можно сказать, спасли им жизнь: люди пребывали в крайнем возмущении и подстрекали друг друга расправиться с убийцами, что непременно бы и случилось, если бы не надежная охрана.

После смерти дочери г-жа де Россан вступила во владение наследством и как участница процесса заявила, что не откажется от преследования преступников до тех пор, пока ее дочь не будет отомщена.

Г-н Каталан тотчас приступил к следствию: первый допрос маркиза длился одиннадцать часов. Вскоре сам маркиз и другие обвиняемые были переведены в тулузскую тюрьму. Хорошая память г-жи де Россан сослужила маркизу недобрую службу: свекровь неопровержимо доказала, что зять участвовал в преступлении братьев если не действиями, то, по крайней мере, помыслами, желаниями и намерениями.

Свою защиту маркиз выстроил просто: он утверждал, что, к несчастью, братья его — негодяи, которые покусились сначала на честь, а потом и на жизнь нежно любимой им женщины, погубили ее мучительной смертью и в довершение выставили его, человека совершенно невинного, соучастником преступления.

Следствие, проведенное очень тщательно, так и не сумело выдвинуть против маркиза ничего, кроме обвинений нравственного порядка, чего оказалось недостаточно для того, чтобы судьи вынесли ему смертный приговор.

В результате 21 августа 1667 года аббат и шевалье были приговорены к колесованию [10] Способ колесования состоял в следующем: на сделанном из двух бревен андреевском (косом) кресте, на каждой из ветвей которого были по две выемки, расстоянием одна от другой 30 см, растягивали преступника так, чтобы лицом он был обращен к небу. Палач наносил удары тяжелым ломом в ту часть члена, которая находилась над выемкой. Этим способом переламывались кости каждого члена в двух местах. Раздробленного таким образом преступника клали на горизонтально поставленное колесо и переломленные члены пропускали между спицами колеса так, чтобы пятки сходились с затылком, и оставляли в таком положении умирать. , а маркиз де Ганж — к пожизненному изгнанию из королевства, конфискации всего имущества в пользу короля, лишению дворянства и права наследовать состояние своих детей. Что же касается священника Перрета, то его приговорили к пожизненной работе на галерах, предварительно лишив духовного звания.

Этот приговор вызвал не меньше толков, чем само убийство, и дал повод — такая вещь, как смягчающие обстоятельства, тогда еще была неизвестна — к долгим и жарким спорам. Суть их сводилась к одному — виновен маркиз в соучастии или нет: если нет — наказание выглядело слишком жестоким, если да — слишком мягким.

Последнего мнения придерживался и Людовик XIV, запомнивший красавицу маркизу де Ганж: некоторое время спустя, когда все думали, что он уже забыл об этом жутком деле, его попросили помиловать маркиза де Ладонза, обвиненного в отравлении жены. Король ответил: «Помилование ему без нужды — ведь его будет судить парламент Тулузы, который отнесся весьма снисходительно к маркизу де Ганжу».

Нетрудно догадаться, что подобная трагедия, в которую были вовлечены красивейшие люди своего времени, не оставила равнодушными и людей пера; на свет появилось множество мадригалов и буриме, написанных на этот случай, два из которых — лучшие или, по крайней мере, не самые худшие — мы разыскали в документах той эпохи и приводим ниже.