Георгий Миронов - Заговор, которого не было...

Но написал недрогнувшей рукой уполномоченный Петроградской губчека Лебедев: «распространял листов­ки... присутствовал на собраниях... знал о взрыве памятни­ка Володарскому (а он ни о памятнике, ни о Володарском понятия не имел)... давал сведения для Финляндии... полу­чал вознаграждение из расчета 400000 рублей в месяц» (чи­татель помнит — эту скромную сумму выдавала организа­ция, помогавшая бывшим кронштадтским морякам вер­нуться на родину, ее хватало на прокорм на несколько дней, и выдавалась она единовременно, — следователь же интерпретировал не отрицавшийся арестованными факт в угоду своей концепции повальной шпионской и «бое­вой» деятельности). И расстреляли матроса. Как всех. Жил, как все, и умер, как все. Типичная судьба растеряв­шегося на просторах вздыбленной революцией России русского паренька. Тем, может, и горше, что судьба его — типична...

Драматично сложилась судьба уроженца Новгородской губернии (1897 г. р.) Матвея Алексеевича Комарова , воен­ного моряка с корабля «Петропавловск», сослуживца Феди Каптелова, о судьбе которого мы рассказали выше. Но если Каптелов, по его словам, был революционером и та­ковым хотел умереть, Матвей Комаров сильно политикой не увлекался и старался держаться от революционеров по­дальше. Да как-то все не удавалось, поскольку юность Матвея очень уж совпала с революционной эпохой. И в ревком он идти не хотел — так избрали же, свои же товари­щи. И стал аполитичный Матвей помощником коменданта ревкома в восставшем Кронштадте. Хотя, с другой сторо­ны, все, о чем ревкомовцы кричали на митингах, он пони­мал и соглашался, что дальше так жить нельзя. Поскольку, как и другие моряки, выходцы из русских деревень, знал, до какого ужаса довела деревню продразверстка. Там уби­вали крестьян за то, что хлеб не хотели от голодных дети­шек отрывать, здесь — за то, что вступались крестьянские сыновья за убитых отцов и братьев. Словом, среди участ­ников кронштадтского восстания был Матвей Комаров как бы и среди своих. И когда держать оборону стало не­вмоготу, ушел он, вместе с 8000 товарищей, в ночь с 17 на 18 марта в Финляндию. Но месяца через полтора вернулся в Петроград. К советской власти он явно не питал особый симпатий, но вернувшись вместе с активными борцами против нее, сам в этой борьбе уже участвовать не хотел. По сделанным во время допроса признаниям, отказался даже расклеивать антисоветские листовки.

И хотя за совершенные им проступки он должен был отвечать перед законом, ему не грозило никакое страшное наказание — нелегальный переход границы, участие в «мя­теже» — ну отсидит пару лет, а там — начинай новую жизнь. Как-никак, а русскому человеку в своей, пусть и го­лодной, «неумытой» России всегда кажется слаще да теп­лее, чем в сытенькой, чистенькой, но иноземной державе. Следователь решил усилить обвинение, пригласив двух свидетелей. Но допрошенные С. П. Васильев и А. А. Васи­льева ничего о контрреволюционной деятельности матро­са сказать не смогли. И что же? Остановило это руку следо­вателя, уполномоченного ПЧК Лебедева? Ничуть. В зак­лючении по делу Комарова рукой Лебедева уверенно записано: играл руководящую роль в организации, разра­батывал террористические планы, хранил дома оружие и типографию. Ну, а то, что не нашли следов оружия и ти­пографии, — это не важно! Значит, опытный нелегал, хо­рошо спрятал.

И придумал Матвей хороший план. Признал себя ви­новным во всем, в чем обвиняли. Дал согласие помогать следствию. 27 июля 1921 г. он, вместе с уполномоченным Александровым, выехал на российско-финляндскую гра­ницу для встречи прибывающих в Россию членов органи­зации. Худо было, конечно, в финском лагере, но лучше жить на чужой земле, чем помирать на своей. И в первом случае, когда рвался домой, был прав. И во втором, когда вырвал рукав бушлата из рук уполномоченного Петрогубчека Александрова и, истошно крича «Не стреляйте!», рва­нулся к финской границе. Оттуда и не стреляли. Стреляли с русской стороны. Стреляли метко. Так и записали: «По­гиб при попытке к бегству»... Не удалось новгородскому парнишке остаться в стороне от революции. Ушел, вроде бы, от нее в Кронштадте, ушел в Петрограде. Но догнала она его маленькой свинцовой пулькой в трех шагах от хо­лодной и чужой Финляндии, которая была готова, однако же, принять изгнанника. В отличие от отторгнувшей блуд­ного сына родины...

А вот другому кронштадтцу — бывшему командиру от­дельного артиллерийского дивизиона 187 бригады, уро­женцу Твери (где он появился на свет в 1894 г., и был, стало быть, не старше большинства своих матросов-артиллеристов, у которых пользовался заслуженным, тем не менее, уважением) Дмитрию Леонидовичу Введенскому повезло несказанно: простых матросов вокруг расстреливали де­сятками, а он, офицер, остался жив. Всего — ничего, — два года принудительных работ в лагере. Другое дело, что вина

Дмитрия Леонидовича была несказанно мала и к тому же не доказана... Но кого это волновало в «незабываемом 1921»?

Его арестовали 25 мая 1921 г. за «несообщение о получе­нии письма от бежавшего после кронштадтских событий в Финляндию бывшего начальника 187 бригады Соловьянова». Каких бы политических взглядов вы ни придержива­лись, читатель, и даже если вы в душе осуждаете всех без исключения участников кронштадтского восстания, но тут-то как быть? Ведь молодой офицер в восстании не уча­ствовал , и следователю это было известно. В письме его бывшего командира не было никакой подозрительной или порочащей того или другого информации, никаких не было и запросов, скажем, о предоставлении «шпионской информации». Простое человеческое письмо: дескать, жи­вем здесь хреновато, но живем, привет от того-то и того-то, а если можете, сударь мой, не откажите в любезности по­мочь родственникам, поскольку отсюда помощь организо­вать в данный момент не представляется возможным. Я не читал письма Соловьянова, но читал аналогичные письма кронштадтцев, всегда продиктованные чисто житейскими заботами и заполненные житейскими фактами, к борьбе с Советской Россией не имеющими отношения. А не читал я письма Соловьянова только потому, что в деле его не уда­лось обнаружить прокурорам, занимавшимся реабилита­цией морского артиллериста Д. Л. Введенского. Как и ни­каких других доказательств, подтверждающих факт совер­шения им инкриминируемых ему преступлений. Зато удалось обнаружить рапорт Д. Л. Введенского на имя сле­дователя ПЧК Котомина, в котором он вполне убедитель­но доказывает свое неучастие в кронштадтском восстании, свое неучастие в деятельности «Петроградской боевой организации», отсутствие «обратной связи» с бывшим ко­мандиром бригады Соловьяновым, к прискорбию, оказав­шимся за пределами Советской России. Все это не поме­шало Президиуму ПЧК постановлением от 3.10.21 осудить бывшего морского артиллериста к двум годам лагерей. А может, как раз убедительность и спасла офицера. Расстре­ливали ведь и за меньшее. Вот я и говорю — повезло Дмит­рию Леонидовичу...