Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

Можно ли было удивляться, что после такого отношения, от которого влажнели глаза у самых несентиментальных бойцов, все они, изнеможенно падая в душистое сено или по трое, а то и вчетвером валясь на одну койку, безропотно приняли от своих ближайших командиров и комиссаров распоряжение генерала Лукача спать не раздеваясь на случай возможной ночной тревоги. Лишь особо утомленным разрешалось сиять солдатские ботинки, действительно чрезвычайно тяжелые и грубые, особенно с непривычки.

Тревога была дана ровно в два. Так что все доставленные в Чинчон к ночи почти не спали. Учитывая время, небходимое на сборы и на дорогу, следовало бы поднять людей еще раньше, но Лукач знал, в котором часу они легли, а еще хорошо помнил анекдот про то, как в Петербурге будили войска, включая гвардию, к крещенскому параду.

Смешную и грустную историю эту Лукач слышал от одного кадрового офицера, вместе с ним он обучал в Сибири новобранцев только что основанного полка Красной Армии. Рассказчик был немногим старше юного венгра, но виски его уже серебрились, да и вообще он многим отличался от остальных инструкторов: высоким ростом, насмешливым видом, а еще тем, что не расставался со стеком.

— В проклятом прошлом молебен с водосвятием и парад шестого января начинался в Санкт-Петербурге ровни в десять часов. Минута в минуту звучала команда: «Сми-и-ирно! Слушай! Под знамя на кра-ул!», сводный оркестр гарнизона играл «встречу», и уже к правому флангу скакал царь со свитой. А накануне фельдъегеря развозили ордер командующего парадом, великого князя, в котором объявлялось, что без четверти десять он будет объезжать выстроенные части, проверяя их готовность. Получив приказ, командир того или иного полка, или гвардейского экипажа, или там артиллерийского дивизиона давал старшему офицеру распоряжение так рассчитать время, чтобы его, скажем, измайловцы стояли на отведенном им квадрате не позже половины десятого. Старший офицер передавал распоряжение командирам батальонов и от себя указывал, что они обязаны быть на площади перед Зимним к девяти. Когда же этот час сообщался ротными командирами своим фельдфебелям, те еще раз подвергали его корректировке и назначали побудку на пять. Не следует забывать, что стоять лишних полтора-два часа приходилось в трескучий мороз...

Хотя иронический его собеседник вскоре перебежал к белым и у недавнего венгерского военнопленного, позже попавшего в их руки, произошла не слишком-то радостная встреча с ним, к тому времени уже колчаковским генералом, сама система прогрессивной — по мере снижения в войсковой табели о рангах — перестраховки навсегда закрепилась в памяти, и потому Лукач приказал будить бригаду лишь тогда, когда по расписанию должны были подойти грузовики.

— Пусть народ перед боем хоть полчасика лишних поспит...

Так как все легли в верхней одежде, на то, чтоб сунуть ступни в ботинки, завязать шнурки, схватить винтовку, рюкзак и выскочить наружу, много времени не требовалось. Через четверть часа после тревоги роты уже выстраивались, каждая перед своим домом, пустым складом или бывшей конюшней. Тем временем оружейники подвезли, сгрузили тяжелейшие деревянные ящики с патронами, взломали их и принялись раздавать стоящим в строю по двадцать обойм на бойца, а кто хотел, мог получить и больше, ведь в Альбасете дали всего но одной.

Ночь стояла мрачная, улицы погруженного в сон Чинчона продувал сильный и холодный ветер. Невыспавшиеся люди поеживались.

Лукач и Фриц многое предусмотрели. Машины с бойцами должны были одна за другой по определенному маршруту выбраться из Чинчона и на шоссе слиться в общий поток, рота за ротой, батальон за батальоном.

Да, очень многое сумел Лукач предусмотреть, даже то, что в первую машину каждой роты садился рядом с шофером ее комиссар, у которого было подробное описание пути и выполненный Фрицем чертежик, а в последнюю — командир, следивший за порядком и скоростью движения. Непредвиденным оказалось лишь одно, зато поистине роковое, обстоятельство: обещанный Ратнером транспорт к двум часам не явился.

Роты уже давно стояли где следовало, спинами к злому ветру, но шума работающих моторов все не слышалось. В итальянском батальоне первым забеспокоился Галло. Вместе с другими гарибальдийскими комиссарами он с помощью ручных электрофонариков кинулся искать не сами грузовики даже (некоторые, запертые на ключ, можно было обнаружить кое-где на погруженных в кромешный мрак улицах), а тех, кто ими управляет. Стуча в закрытые двери и вваливаясь в незнакомые дома, они обнаружили и растормошили несколько взахлеб храпящих шоферов, от которых зависело участие бригады в сегодняшнем сражении. И тогда выяснилось, что, перевезя бригаду из Вильяканьяса в Чинчон, они сочли свой долг выполненным, поставили свои усталые ЗИСы-5 вдоль тротуаров, заглушили двигатели и разошлись кто куда. Все они принадлежали к мадридскому отделению профсоюза водителей грузовых автомобилей. Профсоюз этот обслуживает сражающихся, но им не подчинен и слушаться их не обязан. Главное же, вытащенные из постелей клялись, что никаких указаний насчет необходимости этой же ночью везти куда-то дальше иностранных волонтаристов их респонсабле не давал. Некоторые обиженно добавляли, что «чофер» тоже человек и целыми сутками сидеть за рулем не может. Стало ясным и другое: даже если бы и удалось найти и уговорить двадцать или даже двадцать пять и в самом деле насмерть заездившихся водителей, их хватило бы на переброску к фронту только одного батальона. Большинство же шоферов, доставивших бригаду в Чинчон, отправились на своих машинах ночевать к семьям в Мадрид.

Галло бросился искать командира бригады, что, впрочем, не потребовало большого труда. Лукач прогуливался взад и вперед по центральной площади затемненного Чинчона, и eщe издали можно было услышать характерное постукивание его палки по мостовой. Узнав этот звук и не без внутреннего сопротивления преодолев свое возмущение пристрастием того, кому доверена бригада, к ненужной, чисто буржуазной игрушке, Галло подошел к нему. Лукач уже все знал, но, к удивлению своего комиссара, оставался, судя по голосу, совершенно спокойным.

— Первое, что нам необходимо,— заявил он,— это как можно скорее перестать зависеть от милостей посторонних да к тому же еще не армейских организаций. И я не успокоюсь, пока мы не обзаведемся собственным транспортом...

Но не успел он договорить, как вдали послышался все возрастающий рев мотоцикла, и через несколько мгновений из глубины черной улицы ударила ослепляющая фара, высветившая зажмурившихся от нее приземистого Лукача и высокого рядом с ним Галло. Мотоциклист притормозил, выключил газ и свет, отставил ногу и что-то спросил по-испански. Галло коротко ответил и осветил фонариком генерала с тросточкой. «Моториста» стянул с подбородка ремешок кожаной фуражки, снял ее, достал лежавший в ней конверт, сунул его Лукачу, буркнул: «Салуд, камарадос», развернул мотоцикл и, включив фару, с прерывистым грохотом рванул обратно. Галло повесил фонарик на шею и пробежал бумагу глазами.