Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

— Кроме начальника штаба и раненых, все выходим навстречу фашистам,— заявил Лукач.— Давайте собираться, и быстро.

Но Петров остановил его:

— Я здесь старший и по партийному, и по жизненному стажу, кроме того, за мной и академия. И я обязан тебе напомнить, что мы не в партизанском отряде. Ты командир бригады, и никто тебя от этих обязанностей не освобождал. Ты и Белов обязаны оставаться здесь. Останется и твой шофер, чтобы в случае прямой угрозы оба вы, захватив раненых, могли бы добраться до наших позиций. А ты, Демченко, хотя и придан нам, но танк твой в аварийном состоянии, и чтобы тебя не отрезали, чеши-ка ты, братец, поскорее к себе...

Демченко вытянулся:

— Разрешите, товарищ полковник, с вами. Машина моя на ходу, а без нее они вас не сильно испугаются.

Лукач подошел к Демченко, взял за плечи и поцеловал в обе щеки.

— Спасибо. Танк все решит, увидишь. Откуда им знать, что пушка твоя не стреляет? И чем ближе ты подойдешь, тем лучше. Только давайте поскорее...

Демченко побежал к своему чудовищу. Все вышли за ним. Капитан по-польски пригласил Морица в люк — показывать дорогу. Трое из четырех раненых — один был в горячке,— узнав в чем дело, вызвались пойти со штабными.

Танк переполз через кювет, и смешанный отрядик, в котором не насчитывалось и двадцати человек, двинулся за ним через шоссе.

Белов, косолапя, поспешил к коммутатору. Лукач же остался снаружи и, заложив руки за спину, прохаживался по шоссе. Минут через двадцать из леса донеслась дальняя винтовочная перестрелка, но вскоре затихла. С шоссе было слышно, как Белов разговаривает по телефону, потом он долго крутил рукоятку, пытаясь сам куда-то дозвониться, но безуспешно. Расстроенный, он вышел к Лукачу.

— Кампесиновцы информируют, что в толпе дезертиров возникла стрельба, после которой они повернули обратно на позиции. Но вот новая беда: связь с нашими батальонами нарушена...

Лукач вдруг повернулся к лесу и прислушался. Похоже было, что танк возвращается. Вскоре стало видно, как он идет, выбирая дорогу между старыми деревьями и укладывая на землю некоторые молодые стволы. В открытом люке стояли улыбающийся Демченко и мрачнейший Мориц, а на броне, держась за цепи, сидели три раненых поляка. Танк вышел на шоссе, ссадил раненых и Морица и развернулся на Гвадалахару.

— Без выстрела побежали,— крикнул Демченко.— Только люк опустил, будто иду давить их. Как дадут врассыпную! Даже странно. Видно Т-26 на нервы им действует.

— Еще и еще раз спасибо, мой дорогой! — закричал в ответ Лукач.

Демченко отдал честь. Его водитель почти с места включил предельную скорость.

— Чем ты, Мориц, недоволен? — удивился Белов.

— Та проклета тварж со своима гусеница уси мои проволоки зрушила. Тилько с Кампесиной зустали порушены,— отвечал Мориц, считая, что говорит по-русски.

— Не расстраивайся, чудак. Ты радуйся, что сам да и все мы целы. А провод — дело наживное...

Из лесу счастливой толпой вывалили офицеры штаба, охрана, телефонисты, два шофера и Луиджи с «льюисом» на плече. Позади всех широко шагал Петров, безотчетно продолжавший размахивать стиснутым в правой руке маузером. Увидев встречающего их комбрига, он спохватился, на ходу раскрыл деревянный футляр и уложил в него громоздкую свою пушку.

Опасный день миновал, прошел еще один, и еще почти в таких же тревогах.

— Как ни дорого обошлась нам эта победа, но ее военные, а еще больше политические последствия уже и сейчас таковы, что я утверждаю: они окупили все наши потери,— вслух размышлял Лукач, когда через неделю после разгрома экспедиционного корпуса дуче штаб бригады продолжал стоять все в том же Фуэнтес-де-Алкаррия, недавно находившемся меньше чем в двух километрах от передовой, а теперь оказавшемся в глубоком тылу.

На участке Двенадцатой успех стал наиболее впечатляющим и завершился ночным взятием Бриуэги, откуда неполных три месяца назад батальоны Андре Марти, Домбровского и Гарибальди выходили под Новый год отбивать три небольших горных селения.

Республиканское контрнаступление началось, едва рассвело, уже к девяти часам батальоны Кампссино и Лукача, так же как Одиннадцатая и листеровцы, при поддержке танков сбили врага с его позиций, захватили несколько решающих высот и в течение всего дня продвигались медленно, но верно. При этом каждая атака советских истребителей заставляла итальянских резервистов терять самообладание.

К вечеру на командном пункте генерала Лукача констатировали значительное продвижение вперед всех трех батальонов и даже эскадрона, начавшего совершать рейды на шоссе, где им была захвачена штабная машина с тремя офицерами. Примерно на том же уровне шли Одиннадцатая и бригада Кампесино, который после полудня прискакал вдоль фронта к Лукачу, чтобы, сверкая цыганскими глазами и показывая белые зубы над черной как смоль бородой, похвастать своими успехами.

Стало уже темно, когда в штабе было решено продолжать наступление, ибо главная его цель — взятие Бриуэги — не была достигнута. Но было достигнуто нечто, может быть, еще более значительное. Носящие до безвкусицы пышные наименования батальоны дуче явно упали духом. Отступая, они оставляли на поле боя не только своих убитых, но также и немало оружия. То там, то сям валялись винтовки, а то и станковые пулеметы, почти полные или даже нераспечатанные металлические коробки с игрушечного вида черно-красными наступательными ручными гранатами. Отступающими были покинуты также грузовики, несколько офицерских автомашин, походные кухни, вещевые мешки, консервы, фляги и солдатские каски. Особенно повезло гарибальдийцам, наткнувшимся в глубоком овраге на одиннадцать камионов, груженных всемирно прославленными итальянскими макаронами. Только одна бригада Лукача взяла до двухсот пленных, сдававшихся в стремлении хотя бы таким образом выйти из войны, внезапно потребовавшей самопожертвования и ничем больше не напоминающей туристический поход на Малагу.

Однако начало обнаруживаться и предельное утомление наступающих. Измученные бойцы валились в первую попавшуюся канаву или даже падали на каменистую тропинку и тут же засыпали. Чем ближе дело шло к ночи, тем яснее становилось Лукачу и его окружению, что это изнеможение значительно ослабляет бригаду, ряды ее заметно редеют, а сокращенным числом взять Бриуэгу вряд ли удастся. Как только Белов высказал такое сомнение, Петров встал, надел фуражку, поправил висящий на бедре деревянный приклад и объявил:

— Порыв не терпит перерыва. Я пошел в батальон Домбровского. Раз бывшим моим домбровцам брать Бриуэгу, то, по старой памяти, я хочу лично подтолкнуть их на это последнее усилие. Поддену тем, что и батальон Кампесино повернул в том же направлении. Красиво будет, если они, находясь на километр дальше, раньше поляков в Бриуэгу войдут? Несмываемый позор!..