Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

Ради того мы с кузиной с детства учим его не плугу и кулачным боям, но истории и праву, экономике и свободным наукам. Можете не бояться России, будущий Царь воспитан не в мрачной Лифляндии, но светлом Царском Селе, не под грунтом ливонских небес, но — солнцем Ливадии… В добре и ласке, но не кулачных боях вкруг кружки пива.

У меня нет сыновей, но я хочу, чтоб хотя бы мой крестник стал добрее, умнее и счастливей — шпика, жандарма и дуэлиста!

Гости долго шушукались, а потом английский посол усмехнулся и вдруг произнес:

— Это забавно. Вы умеете убивать и вас не убили. И вряд ли убьют, ибо вы уже всех повырезали… Но что ждет вашего протеже?

Долго ли он протянет в стране, где никто не станет его уважать, ибо он — Добр?

Многие засмеялись от сего парадокса, но… Я почуял глубинную правоту моего визави. Я не хочу, чтоб крестник стал таким же, как я, но как его уберечь, если он таким же — не станет?!

Но вернусь к Ватерлоо. В тот день не стало Ефрема. Как стих гром дальних пушек, сей шпак крикнул:

— Кончено! Домо-ой!" — и первым встал из траншеи. Щелкнули выстрелы и он ткнулся в бруствер. Я оглянулся, — раз его бросило лицом вниз — стреляли свои. Люди веером рассыпались по нашему тылу и быстро схватили двух фельдъегерей со стреляными винтовками. У обоих были охранные грамоты за подписью Государя. Я ждал этого.

Не знаю, когда он стал преступником. Следствие хоть и осудило на каторгу пару жидят из его присных, но когда именно сие началось — я без понятий. Да и вскрылось-то все случайно.

Пока шла Война, Ефрем числился в Рижском конно-егерском, а по традиции — "жидовскую кавалерию" "кормят" жиды. Семья Бен Леви жила в Риге поры крестовых походов и все бывшие ученики нашей ешивы относились к сыну Учителя с особым благоговением. Ефрем же здорово разорился на некоторых спекуляциях и ему нужны были деньги. Сколько он наворовал в Рижском за годы Войны одному Богу ведомо. В "Мертвую" ж "Голову" жид не совался, ибо я частенько просматривал расходные книги и не посмотрел бы ни на былую дружбу, ни имя его отца. За мной много грехов, но — я не Вор.

Никогда, ни при каких условиях я не брал чужого ни для себя, ни кого-либо из моих. Не потому, что я такой правильный, или принципиальный, просто я верю в Бога и Кару.

За то, что мы с сестрой против всех законов любим друг друга, Господь наказал нас… Не потому, что у меня дурная жена, иль у нее плох ее французский профессор. Нет, сие — самые лучшие и достойные люди из возможных. Просто я знаю, что мне нужна иная жена, а Дашка хочет иного супруга. И мы оба знаем, как хорошо вместе… Это и есть — Божья кара…

За приязнь к ночному горшку Господь карает холодом к прекрасному полу и ответною ненавистью. Довольно совершить единственное убийство и ваши враги станут искать уже вашей смерти, ибо им теперь страшно! Укради хоть полушку и твои слуги поймут, что ты — вор и станут красть у тебя неправедно нажитое. Господь каждому воздает по делам за Грехи его. Именно тем, в чем он Грешен.

Наш дом и так самый богатый в Империи. Позарься мы на чьи-то гроши и в народе пойдет слава о том, что мы — воры. И наши слуги станут красть из нашего же кармана. А если мы станем их бить по рукам… Посеешь ветер пожнешь бурю.

Сегодня я смею ссылать в Сибирь на пять лет за пять рублей взятки именно потому, что все знают — в сем деле я чист перед Господом. Однажды Константин Павлович крикнул в запальчивости:

— Хорошо Бенкендорфам слыть дамскими-то угодниками! С таким-то лицом, да фигурой и статью от дур просто отбоя нет! А что делать, коль у тебя малый рост, кривые ноги, да бородавки по роже?! Какая из барышень клюнет на этакое?! Вот и приходится спать с рабами, да боевыми товарищами! Ибо только мужчины и могут понять, что за этими бородавками — боевой офицер!

Люди были шокированы сими словами и стали шептаться, что в сием есть толика здравого смысла, я ж отвечал:

— Когда ты был ребенком, у тебя не было бородавок, ибо недаром их прозвание — венерические. И малый рост с кривыми коленками — следствие венерических горестей твоего деда и батюшки. Если б они умели сдержать свою похоть, — ты б не родился таким вот уродцем!

Но даже если б ты был совершенным чудовищем, но нашел себе пассию, которая бы Любила тебя такого, как есть — ты стал бы красив. Крохотного Бонапарта сделала великаном Любовь Жозефины. Когда ж он отверг Любовь ради Империи, весь Мир опять узнал его коротышкой и — знатно выпорол. Ибо Господь есть — Любовь!

Но ты не хотел искать чьей-то Любви. Зачем, когда можно без страхов насиловать собственного раба?! Когда можно кого-то мучить ради возбуждения и удовольствий?! Когда можно хватать любого, или любую прямо на улице и совокупляться с ними любым способом?! Когда твои отец с дедом делали то же самое и ты своей внешностью отвечаешь — за их грехи!

Так чего ж ты равняешься с Бенкендорфами? Пойди спроси у любого из латышей, — когда мы с кем-нибудь жили содомским образом? Когда какая-нибудь из латышек плакала от похоти кого-то из моих предков? Когда мои деды и прадеды не признавали собственных чад, рожденных в крестьянской избе?! Один-единственный случай — мой дядя Кристофер, да и тот лишь потому, что в нем кровь Петра Первого, а русским сие простительно…

Лицо Царя Польского исказилось и он прошипел:

— Легко учить нас морали "горячему латышу"! А если у нас, не как в вашем сонном царстве, кровь бурлит, да играет?!

Люди ахнули, неодобрительно зашумели, а я еле слышно сказал:

— А это не Кровь. Бурлит, да играет дурная брага, истинное же вино, или пиво тихо зреет в крепкой, дубовой бочке за десятью стальными печатями. Чтоб когда придет срок — вскружить голову не одной милой даме…

Бражка же хороша для дворняжек и потаскушек. Иль ночного горшка… Форма же — отражение Содержания. Так смеет ли пенять бутыли дорогого стекла — горшок обыденной глины?!

Надеюсь, вы поняли мое отношение к воровству. Я не скрывал его и Ефрем знал о нем лучше других. Но после заключения мира в отряде осталась ровно тысяча человек, а жиденок не успел покрыть своих прежних долгов.

Тысяча ж состояла из "рижан" (евреев Рижского конно-егерского), "ливов" (из Лифляндского егерского), "эстов" из кайтселийта (эстляндской береговой охраны), финской "милиции", "мемельцев" из "Мертвой головы" и добровольцев московского ополчения.

Людей я выбирал "штучно" и со всех отрядов были сняты самые "сливки". Никто и не думал тогда, что впереди кошмарные "Сто дней", а нам предстояла кропотливая работа по выявлению всех военных преступников. Если в военные дни мы часто брали количеством, теперь на первое место вышло качество наших солдат.

Ефрем остался главным по интендантству, но жиды под ним уцелели лишь в "рижской" части отряда. У "лифляндцев", иль "мемельцев" их отродясь не было (евреи не живут ни в сельской Лифляндии, ни — прусском Мемеле), "эсты" же с "финнами" почитались "auxilia" и не имели своих интендантов. В Москве же немецкие евреи были вырезаны поляками, польские же запятнали себя сотрудничеством с оккупантами и поэтому в интендантах оказались выходцы с Охотного ряда.