Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

Кирасир знает, что дни его сочтены. Его удел — таранить каре. Нет силы, способной удержать на штыке кирасирский центнер, да еще тонну его мерина! Тактика тут проста, — колонна идет на разбег и все, что окажется перед ней, будет растоптано в пыль. Вместе с первыми рядами самих кирасир…

Посему есть обычай, — комвзводов перед делом тянут бумажки: кому где идти. Те, кому выпала голова трех третей — пишут духовную и пьют, сколько смогут. После первой атаки, все кто выжил в первой трети, идут в хвост колонны и так три раза. А четырежды на дню кирасиры не ходят. Традиция. Немудрено, что все они — алкоголики.

Прибыв к кирасирам, я сказал:

— Себя травить — Бога гневить. Я Слово знаю и заговорен от стали и пули. Посему — в бою иду со всех сторон третьим!" (В строю пять рядов, "третий в третьем" по всему — верный покойник.)

Люди сперва не поверили, но когда на учениях я и вправду пошел меж рядовыми третьим в третьем ряду, они растерялись, а потом… Потом они вспомнили все мои подвиги и ободрились чрезвычайно. По Дивизии пошел слух, что я вправду — сын Велса и стало быть, — родной брат Костлявой. А в сих кругах она… Верная спутница и собутыльница.

Многие побежали ковать перстни с черепом, иные принялись за латышский (чтоб лично общаться с "моим папочкой"), третьи… бросили пить, ибо я им приказал.

Об этом немедля узнали и турки, кои сперва посмеялись, а потом призадумались. Про меня уже шла молва и магометанцы все чаще шептались, что дыма без огня…

Турки в массе своей — суеверный народ. Они привыкли резаться с христианами и не боятся ни креста, ни икон, ни проповеди. Но встреча с темным таинственным из далеких болот… Мертвой Головы они убоялись больше, чем Христа и апостолов!

Когда на Троицу (день высших сил Бога Любви и Смерти) сыграли атаку, я поднял Родовые Штандарты и из вражьих каре понеслись крики ужаса, — над моей дивизией поднялись "Бледная Лошадь" (а у них Белый — цвет Смерти) с "Вороным Жеребцом" (для них сие знак Яхьи — Убийцы Пророков)! Русские, не знавшие магометанских поверий, так ничего и не поняли, а вражьи солдаты уже видели пред собой адское воинство с Иблисом во главе.

Страшная жара и сенная болезнь опять вынудили меня надеть маску, пропитанную чередой. Издали выглядело — будто меж моими штандартами белеет живая Мертвая Голова. На черном коне. (Я выше прочих ровно на голову.)

Я же, чтоб усилить эффект, не повел Дивизию вниз для разгона, но напротив — вывел ее на холмы и там сказал: "Сабли наголо!"

Люди мои изумились — кирасирский палаш в три раза тягче гусарской сабли! Такую дуру лишний раз не поносишь в руке и до самой атаки ее не берут от седла! Но, привыкнув следовать моей воле, парни взялись за клинки и обомлели, когда я встал в стременах и с высоты моего роста заорал на турецком:

— Аллах акбар! Ты дал мне сих грешных! Ур-ра!

Мои люди опять удивились и закричали "Ура", не зная, что по местным поверьям, убитому саблей закрыты райские кущи, а крик "Ура!" со времен Баязида Бесстрашного — клич самого Иблиса и его чертова воинства. А вы не знали почему именно против России турки часто устраивают свой газават?!

Слыхали историю иконы Казанской Божьей Матери? А теперь представьте себе, что в Турции помнят о Тамерлане и верят, что тот послал эту икону, как собственный лик, чтоб русские почитали его, как святого. (В Исламе запрещены собственные изображения и для турок сие — символ того, что Железный Хромец на самом-то деле был Иблисом в человечьей личине.) Ведь в те годы Казань была нехристианской и, приняв лик Тамерлана, Москва признала себя его данницей. (Герцен указывал, что с точки зренья мистической доказано, что икона Казанской Божьей Матери помогает в ратных делах, — неужто сие и впрямь связано с тем, что на Востоке Тимура по сей день зовут "Бог Войны" и верят, что его личная вещь делает воина неуязвимым?!)

Не успела моя колонна скатиться с холма, как бедные турки завопили что есть мочи "Яман! Яман!", побросали мушкеты и кинулись наутек! Только их черепа лопались под копытами, как гнилые арбузы… (Тут уж ничего нельзя сделать — кирасиры встают лишь через десять верст после команды "Шагом!")

Да никто и не думал стоять, — когда идешь в кирасирской колонне, земля гудит, плавится и гнется под такой тяжестью! Воздух становится плотным, тягучим, точно вода, и время замедляет свой ход… Кажется, что прошла Вечность, а вражье каре просто куда-то девалось, а ты еще чего-то ждешь, чего-то боишься, а вокруг тишина и ослепительный Свет… А потом откуда-то проявляются звуки и ты понимаешь, что колонна замедляет свой ход и кто-то смеется, как ненормальный, а у тебя сапоги по колено в чьих-то мозгах и кто-то плачет, как маленький и сильно хочется выпить…

Все кирасиры, что когда-либо шли в первых рядах и выжили, скажут, что тот самый Свет — Свет Рая, иль Преисподней, кому уж — что в нем увидится. Но каждая наша атака — путь чрез Чистилище.

Когда все опомнились, выяснилось, что мы потеряли шестерых новичков, ребятки не удержались в седле и упали под копыта задних. Мы ж "дунули с поля" четыре полка противника! По обычаю мне должно было уйти назад, но я настоял на том, чтоб остаться, а справа от меня Петер держал Черного Жеребца Бенкендорфов, а слева Андрис — Бледную Кобылу фон Шеллингов. Потом была вторая атака. И третья.

На другой день фронт под Шумлой рухнул и армия двинулась на Сливно. Я потерял четырнадцать человек.

Сей изумительный разгром, коим я обязан не столько моим талантам, сколько турецким же суевериям, мигом облетел обе армии, и если наши войска ободрились, турецкие пали духом.

Больше я не ходил в кирасирской колонне. Иные победы стали заслугой "ливонского вепря". Первыми шли батальоны Рижского конно-егерского, выкашивавшие огнем базовое каре. Пока они били огнем, разгонялся ударный пест кирасир, пробивавший несчастных магометанцев. Егеря тут же расходились от ударной оси, обрушивая свой огонь на каре правой и левой руки. Тем временем разгонялись правые и левые кирасиры. Эффект был такой, будто турецкий строй, как гигантская льдина, трескался посредине, а в разные стороны шли торосы снежного крошева!

В проран устремлялись прочие части Дунайской армии и война была сделана. Командуя авангардом, я к концу августа вышел к Чорлу, проделав путь в шестьсот верст по горным дорогам и тропам. Мои потери составили восемьсот человек при том, что мы уничтожили семь дивизий, взяли четыреста пушек и дошли до Стамбула. В два месяца. Силами Первой Кирасирской и Рижского конно-егерского.

Меня часто пытали, — почему я так рисковал? Соправитель Империи не должен нестись в лаве на вражьи штыки! Наша династия еще не дала Корня, а кузен по сей день — плясун для казармы. Моя смерть в сей атаке означила б перемену царствований!