Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу

— Видишь ли, Корах, — сказал Аарон, — это те самые давно искомые всеми слова, которые непроизносимо и ненайденно таились в сущности будущего сотворения мира, и никто в миросознании не сомневался и с трепетным ожиданием, лишенным вообще временной протяженности, готовился к мигу, когда слова эти будут произнесены, потрясут бездну хаоса — тоу ва-воу — и поразят всех неодолимым возникновением реального мира.

— Но при чем тут Моисей? — Зрачки Кораха расширились, словно бы Аарон своей тирадой поставил его на грань безумия.

— Пойми, Моисей в пустыне был сам себе духовной академией, сам с собой теоретизировал, сам себе был кельей отшельника и башней из слоновой кости, в общем, всеми формами сосредоточения, мыслящего одиночества. Исчерпал все сомнения и все свое любопытство прежде, чем прийти к Нему, а точнее, встретиться с Ним, ибо стремление к встрече было обоюдно. Это уже потом все мы начали получать крохи со стола этой встречи и вдруг почувствовали себя великими мыслителями. Постой, постой…

Корах явно пытался сбежать, нетерпеливо теребя край полога шатра Господня.

— Подумай над таким понятием — «запредельность самоотсутствия». Понимаешь? Он, принявший решение сотворить мир, ощутил именно в Моисее эту запредельность самоотсутствия, которая может позволить человеческому существу довести до мира людей Его замысел, и вот весь смерч знаков — как пылинки, высвеченные лучом в хаосе, — засталбливается семью лучами-ударами, неотменимыми во всех мирах, — «В начале сотворил Бог небо и землю».

Корах бежал.

Аарон отлично знает повадки этой «философствующей братии». Из их среды вышло наибольшее число доносчиков, пусть под угрозой преследований и смерти, но ведь общая и, по их мнению, «темная» масса отличалась большей стойкостью и, как ни странно, достоинством. С той же брезгливостью и высокомерием относились эти «интеллектуалы» к тем, кому доносили, но, если дело пахло смертью, ползали у них в ногах. Здесь же, на воле, страх этот улетучился, брезгливость и высокомерие достигли опасного предела, а умение доносчика сочинять и распространять слухи нашло благодатную почву в этой подверженной внезапным буйствам и столь же внезапной отрешенности массе.

И вот уже стали поговаривать об Аароне, что стар, разводит семейственность, тоже фараон отыскался, собирается передать первосвященство сыну Элиезеру, а ведь есть более достойные (явный намек на Кораха).

Уже несколько дней ощущает Аарон это недоброе брожение, словно некий приглушенный гул голосов, бубнящих во сне, а в это утро и Моисей вновь ударился то ли в исповедь, то ли в проповедь:

— Вот уже несколько ночей я думаю об этом. Кочевье — имя подвижному пространству. Оно прививает душе ощущение длящейся свободы. Но ведь Он с нашей помощью ведет эту массу опять в узость оседлости, из шатров в «камень». А водит по пустыне, чтобы сделать этому народу прививку пространством, заразить его пространством. Народ не просто покинет пустыню — понесет ее в себе. И это порождающее истинность души про-стран-ство будет их странностью. И все окружающие народы, ощущая свое отсутствие в его присутствии, будут стараться стереть этот народ с лица земли, но благодаря этой странности он будет вечен.

— При условии, что народ этот не откажется от Него, а нас с тобой раньше не сотрет с лица земли, — говорит Аарон и передает Моисею свой разговор с Корахом.

Моисей мрачнеет и надолго задумывается.

— Там, на горе, — говорит он, медленно подбирая слова, — я пребывал во мраке, который был ослепительным сиянием абсолютной веры, но вот — спустился, и сияние это обернулось жесткостью предписаний. Может, в этом моя вина? Не сумел передать то, что коснулось меня. Будучи на высоте — оказался не на высоте. И в этом главная моя вина перед Ним, а не тот нетерпеливый удар посохом в скалу, чтобы добыть этому крикливому племени воду.

— Слышишь гул? Отпахни полог шатра.

Вот она снова — людская стена, чье знакомое Моисею и Аарону опаляющее дыхание и глухой гул выдают то внутреннее, затемняющее разум буйство, которое не смогли остановить ни болезни, ни смерть. И ни одного молодого лица: все они отосланы на сторожевые посты, на какие-то незначительные работы.

О, как трудно смириться с участью потерянного поколения, как легко манипулировать им, покупая несбыточными надеждами и действуя на их попранное самолюбие.

И впереди всех — Корах. Лицо его багрово от смешения чувств — высокомерия, страха, понимания, что это пик его жизни и нет пути назад.

— Полноте вам, Моисей и Аарон, — Корах напрягает голос, чтобы слышали все, — вот перед вами все общество. Все — святы. Господь — среди них. А вы ставите себя выше общества, выше народа. Почему это Аарон присвоил себе право передать священство сыну? Разве нет среди нас более достойных?

— Слушай, Корах, — говорит Моисей, — неужели тебе мало, что Господь приблизил тебя, твоих братьев, отправлять службу при Нем, — вы домогаетесь еще и священства, нападаете на Аарона. Где Дотан и Авирам, сыны Элиава?

— Они сказали: только потому, что Моисей приказывает нам прийти, мы не пойдем, — кричит Корах, — они сказали: мало ему того, что вывел нас из земли, текущей молоком и медом, чтобы погубить нас в пустыне, так он еще хочет властвовать над нами? Привел ли он нас в землю, текущую молоком и медом, дал ли нам поля и виноградники? Он что думает, все эти почтенные люди слепы?

— Слушай, Корах, и все те, кто несет службу Ему, приходите завтра, каждый с кадильницей. Кого Он изберет — тот и будет свят.

— Почему это завтра? — Корах выразил слабый протест, и лицо его по-лисьи заострилось, поплыв на гулкой волне недовольства толпы, и вправду возомнившей себя обществом.

— Не надейся, Корах, мы не сбежим. С Ним мы связаны жизнью и смертью.

Снова заволновалась, забубнила толпа: появился Йошуа с молодыми воинами. Молча окружили шатер Господень, Моисея и Аарона. Тут уже не до философских дискуссий. Дело пахнет войной между братьями, сыновьями и отцами.

Моисей это знает: сбиваемые с толку противоречивыми мнениями, впавшие в массовый психоз, толпа, племя, народ теряют чувство самосохранения, становятся игрушкой любого краснобая. Сколько народов исчезло с лица земли, стоило лишь всегда таящимся за горизонтом соседям ощутить эту внутреннюю слабость.

— Истреблю их в один миг, — сказал Он Моисею.

— Господи, — пали на лица свои Моисей и Аарон, — один человек согрешил, а Ты гневаешься на весь народ.

И, сутулясь, словно бы сгибаясь под тяжестью воли Его, вторгается Моисей в раздающееся с неохотой людское скопище:

— Отойдите от шатров Кораха, Дотана, Авирама и всех, кто с ними. Обычная смерть настигает каждого из нас, и никто не знает часа, когда она приходит. Вы слышите гул под ногами, предвестье землетрясения? Только Он может разверзнуть землю под теми, кто Его презрел. Быть может, и мы с Аароном среди них?