Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

– О да, – с увлечением подхватил Семен Гаврилович, – я бы предпочел быть в союзе с французами. Фридрих и Наполеон! Я не могу забыть нашей атаки при Арси. Помнишь? Ей – богу, это было величественно, когда среди дыма и огненных языков рвущихся гранат показались медвежьи шапки старой гвардии и впереди – сам Наполеон с обнаженной шпагой в руке.

– Он еще страшен, – заметил Левон.

– А вот и я! – раздался с порога веселый голос Гриши.

– И вовремя, – засмеялся Зарницын, – а то мы бы все съели и выпили. Садитесь, Гриша, и рассказывайте новости.

– Новости? – повторил Гриша, садясь к столу. – Громов рвет и мечет. У наших драгун опять было столкновение с гвардейцами Блюхера. Они попробовали отнять у нас фураж. Наши не дали, и дело дошло до сабель. Какой‑то прусской голове пришлось плохо. Из штаба Блюхера пришла по – немецки бумага с требованием объяснений, а Громов поперек нее написал: «Немецкого языка не понимаю, учиться ему стар, за свое начальство почитаю ныне графа Палена», – да и отправил ее обратно.

– Молодец! – воскликнул Зарницын. – Ну, и что же?

– Пока ничего, – ответил Гриша и продолжал. – Потом Громов говорил, что, кажется, вновь готовятся к отступлению, что Наполеон снова собрал огромные силы и опять заговорили о мире…

Зарницын свистнул.

– Вот тебе и Париж!

Гриша весело продолжал передавать полковые сплетни и слухи и рассказы о столкновениях между русскими и немецкими офицерами. Высшее начальство принимало всегда сторону немцев. Русские были озлоблены. Все это было уже давно всем известно, но при каждой встрече эти рассказы, постоянно обновляемые, служили наболевшей темой.

Было уже поздно, когда друзья разошлись по своим комнатам.

У Бахтеева на столе горели свечи, и Егор ждал его, чтобы помочь раздеться.

– Ты не нужен мне, иди спать, – сказал Левон.

Егор ушел. Левон лег, но долго не мог заснуть. В который раз перебирал он в памяти последний год своей жизни, и ему казалось, что это было не годом, а долгими годами – целой жизнью. Тучи рассеялись. Сквозь портьеры пробирался луч луны и серебряной полосой протянулся по столу и тяжелому ковру на поля. Левон уже начал дремать, когда услышал в соседней комнате, отведенной Новикову, легкий шум, словно кто‑то осторожно крался. Дремота мгновенно оставила его. Он поднял голову с подушки и привычным движением вынул из‑под изголовья пистолет. Шум продолжался.

– Кто там? – крикнул Левон, вскакивая с постели.

В соседней комнате словно кто‑то торопливо пробежал, мягко и осторожно ступая кошачьими шагами, послышался шорох, и все затихло. Левон прислушивался несколько мгновений, потом зажег свечу и с пистолетом в руке вошел в комнату Новикова. Он распахнул тяжелые портьеры на окне и заглянул под кровать. Никого.

– Должно быть, крысы, – решил он.

Его взгляд упал на стол, и он увидел на столе большой конверт.

«Что это? – с удивлением подумал Левон, – отчего я не видел его раньше?»

Он взял в руки конверт, на котором крупным твердым почерком было написано по – французски» Г. ротмистру Новикову».

Левон решил, что это, должно быть, из главной квартиры, было передано проездом, второпях, как не раз бывало; вестовой положил на стол, а доложить позабыл. Французский адрес не удивил Левона, – это было в обычаях главной квартиры. Между Новиковым и Левоном было условленно, что в отсутствии одного другой вскрывает пакеты, если найдет нужным. Могло быть и экстренное приказание. Поэтому Левон, не колеблясь, сел к столу и вскрыл конверт.

Но, взглянув на бумагу, он широко раскрыл глаза, пораженный ее видом. Вот что увидел он в этой бумаге:

и так далее, все такие же значки, много таких значков, целые четыре страницы большого листа.

– Шифр! – удивился Левон. – Но какого черта!..

И вдруг его осенила мысль: «Монтроз! Масоны! Это ясно, как день! Но как попало сюда это письмо! Кто принес его?»

Он вспомнил таинственные шорохи, и ему стало не по себе. Он оглянулся с жутким чувством, словно почувствовал, что кто‑то стоит за его спиной. Но комната была пуста.

Левон нервно дернул сонетку раз, другой, третий. Через минуту прибежал заспанный Егор, за ним показалось встревоженное лицо Гаспара – старого мажордома, а за ним лицо лакея.

– Откуда это письмо? Кто принес его? – резко спросил Левон сперва по – русски, потом по – французски.

Егор хлопал глазами.

– Не могу знать, ваше сиятельство, – ответил он.

– Письма никто не приносил вашей светлости, – произнес Гаспар, кланяясь. – Я бы лично передал его вашей светлости, если бы его получили мы. В эти комнаты никто не смеет входить без зова, – закончил Гаспар.

Он сам был, по – видимому, удивлен, как это письмо могло сюда попасть.

– Хорошо, можете идти, – сказал Левон. Оставшись один, он снова осмотрел всю комнату. «Быть может, есть тайный ход?» – думал он.

Но если тайный ход и был, то следов его найти Левону не удалось. Он вернулся в свою комнату со смутной тревогой в душе. Зажег вторую свечу, лег, но почти не спал, впадая только в легкую дремоту…

Днем на другой день вернулся Новиков и привез приказ отступать.

– Отступать? Как отступать? – послышались вопросы. – Почему?

Никто не хотел верить. Все были поражены. Дорога на Париж открыта, и вдруг отступать.

Новиков разъяснил недоумение. Главные силы уже отступили, и пятому полку надо торопиться. Казаки Сеславина перехватили почту, и в ней нашли письмо самого Наполеона к императрице. Из этого письма следовало, что он нарочно очистил дорогу на Париж, а сам со всей своей армией бросился на пути сообщения союзников. Если бы это письмо, так неосторожно открывшее планы Наполеона, не было перехвачено, то дня через два было бы уже поздно и армия союзников была бы разбита по частям. Простая случайность, необдуманное письмо преждевременно открыло гениально смелую попытку императора неожиданно атаковать с тылу беспорядочно идущие колонны Шварценберга, хотя еще неизвестно, чем это кончится. Но в главной квартире поняли. Все потеряли голову. Движение назад на войска Наполеона идет беспорядочно, и можно опять ожидать февральской истории, тем более что Блюхер не хочет отступать. Один Александр еще сохранял спокойствие, но опять уже заговорили о мире… Во всяком случае, в главной квартире считают положение армии критическим.

В волнении первых разговоров князь забыл о письме, но, войдя с Новиковым к себе, вспомнил о нем.

– Тебе письмо, доставленное таинственным способом, – сказал он. – Прости, что я вскрыл его, я думал, из штаба. Но, во всяком случае, – с улыбкой добавил он, – тайна не нарушена.