Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

Он позвал урядника и распорядился готовиться к отъезду и позаботиться, чтобы пленным французам были даны лошади из запасных. Казаки крестились, узнав, что возвращаются к своим.

– Ну их к бесу, этих басурманов, – говорили они, – нехристь, разбойники, одно слово – немцы.

Вообще казакам, как и их командиру, пришлись не по душе союзники.

Новиков медленно ехал в голове отряда, погруженный в свои мысли. Какая‑то тяжесть давила его сердце. Обманутые надежды, чувство отвращения при воспоминании об этой знаменитой черной дружине, темное будущее, смутное сознание бесплодности приносимых жертв, презрение к тем, кого было приказано считать друзьями и союзниками, – все это мучило и раздражало его.

Из глубокой задумчивости его вывел взволнованный голос урядника, подскакавшего к нему.

– Так что, ваше высокоблагородие, французов увели, – задыхаясь, докладывал урядник.

В первую минуту Новиков не понял его.

– Как увели? – переспросил он.

– Так точно, – ответил урядник. – Пока мы собирались, – немцы их и увели.

Новиков понял, и кровь бросилась ему в голову. Он вдруг вспомнил, что оставил их, не позаботясь вернуть им оружие.

– А, вот как, – стиснув зубы, произнес он, – хорошо же! Ребята, за мной! – крикнул он, круто поворачивая лошадь.

Его томление и глухое раздражение нашли выход.

На просторной поляне по – прежнему группами толпились пруссаки; было заметно, что они тоже готовились к выступлению. У составленных ружей лениво бродили двое солдат.

– Оцепить ружья, – скомандовал Новиков, не останавливаясь. Он пересек поляну, отыскивая Рейха, но его не было.

– Где командир? – спросил он солдата, стоявшего у опушки на часах.

Солдат молча указал на широкую тропинку, в конце которой виднелась прогалинка, на которой толпились люди.

Новиков погнал лошадь, сопровождаемый несколькими казаками. Другие остались у ружей.

Но едва он достиг прогалины, как услышал пронзительный крик, странно отозвавшийся в его сердце. Его конь ворвался в толпу солдат, испуганно бросившихся в разные стороны.

Новиков увидел на конце прогалины стоявших в ряд французов, опять со связанными руками, перед ним несколько солдат с ружьями у плеча, а между пленными и солдатами невысокого стройного юношу, распростершего руки, прикрывавшего собою французов.

Тирольская шляпа с пером и широкими полями, сдвинутая набекрень, закрывала от Новикова лицо юноши наполовину.

– Нет, – высоким звенящим голосом кричал юноша, – вы не будете убийцами! Убейте сперва меня, а потом опозорьте имя германца еовым убийством.

– Уберите проклятого мальчишку, – закричал Рейх, – или я сам заткну ему глотку.

Но в тот же момент Рейх отскочил и испуганно обернулся. Лошадь Новикова ткнула его мордой в шею. Не успел он сказать и слова, как Новиков, спрыгнув с лошади, стоял уже рядом с ним.

Рейх пришел в себя.

– А, это опять вы! – крикнул он. – Но теперь я не позволю вам больше распоряжаться. Вы здесь не старший, и на каждого вашего солдата у меня четыре! Вы, кажется, думаете, что прусский офицер позволит безнаказанно ругать себя подлецом!

– Я не стану спорить с вами, кто старший, – глухо ответил Новиков, пристально следя за Рейхом, старавшимся незаметно расстегнуть кобуру, – но ваши солдаты безоружны, так как мои казаки завладели их ружьями.

Рейх бросил вокруг себя растерянный взгляд. Он увидел толпу своих безоружных солдат и понял, что о сопротивлении нельзя и думать. Лицо его исказилось от бешенства.

– А все же они сдохнут, – крикнул он. – Солдаты…

Но прежде, чем он успел раскрыть рот, дуло пистолета блеснуло перед его глазами, и спокойный голос Новикова произнес:

– Теперь командуйте, – для них и для себя.

Рейх отшатнулся.

– Убирайтесь к дьяволу, – хрипло произнес он, поворачиваясь.

– Но прежде уберите солдат и велите вернуть пленным оружие, – повелительно произнес Новиков.

Рейх махнул рукой вахмистру и медленно побрел на поляну.

Вся эта сцена произошла так быстро, что и юноша – заступник, и пленные французы даже не рассмотрели своего спасителя и только тогда поняли, в чем дело, когда ушли готовые их расстрелять солдаты.

Новиков повернулся к пленным и вдруг замер. Из глубины леса с радостным лаем выбежала огромная собака и бросилась к юноше. Юноша обнял ее, потом собака подбежала, виляя хвостом, к пленным, обнюхала их и, вернувшись к юноше, глухо рыча, встала рядом с ним.

Почти следом за ней выбежал из леса молодой человек, опоясанный длиннейшей саблей, путавшейся у него в ногах, и тоже подбежал к юноше.

Новиков едва устоял на ногах.

– Рыцарь! – крикнул он. – Рыцарь!

Собака насторожилась и вдруг, понюхав воздух, бросилась к нему.

Юноша словно застыл, прижав к груди руки. Потом быстрым движением снял с головы шляпу и с громким криком:

– Это вы, вы, – побежал к Новикову.

Новиков протянул обе руки. Ему хотелось крикнуть:

– Герта, моя Герта! – но он сдержался, вовремя поняв, что выдал бы ее.

Герта добежала, вся сияющая, с глазами, полными радостных слез, и без раздумья, повинуясь мгновенному порыву, обняла его… Но через мгновение, вся пылающая, вырвалась из его объятий и сказала прерывающимся голосом:

– Так вы не забыли Макса Гардера? Я здесь с Гансом…

А Ганс, раскрыв рот, смотрел на эту странную встречу…

С удивлением и перешептыванием смотрели и солдаты на такую необычайную встречу немецкого ландштурмиста с русским офицером.

О пленных французах забыли, пока они сами не попросили развязать их.

Новиков только рукой махнул на вопрос урядника, что делать с немцами:

– Пусть убираются.

И немцы убрались скорее, чем предполагали. Казаки, не успевшие с утра как следует поесть, воспользовались готовыми кострами и, не спрашиваясь командира, занялись стряпней.

В стороне от всех, скрытые деревьями, сидели Герта с Новиковым. У их ног лежал Рыцарь.

– Это ужасно, ужасно, – рассказывала Герта, и ее холодная рука дрожала в руке Новикова. – Где же высокие мечты, где истинное геройство? О, я рада умереть за родину! Но не с ними. Я хочу видеть мою родину свободной, благородной, чтобы я могла гордиться ей… А они! Боже! Если бы вы знали, как травят они нас, как издеваются над нами… Для них мы – народное ополчение – сброд, бродяги… Они смеются над нами, унижают нас… Они запрещают нам говорить о свободе народа!! Они никого не щадят… они грабят своих и клевещут на других. Они внушают мне ужас и отвращение… О, – со стоном вырвалось у Герты, – клянусь вам, в саксонских деревнях, где они зверствовали, мне было стыдно, что я – дитя одной с ними страны… Я счастлива, что остановила сегодня это новое убийство. Их было на моих глазах так много, этих убийств. Я бросила свой отряд, узнав о перемирии, и была одна с Гансом и собакой. Я случайно увидела… Без меня вы бы опоздали… Они лгуны, предатели, – говорила она шепотом, с выражением ужаса и словно удивления. – Разве я могла думать, что это такой ужас! Разве то я слышала в доме отца и то ожидала… – Она опустила голову, и крупные слезы катились по ее бледным, похудевшим щекам… – Но нет! – воскликнула она, – не может быть, чтобы вся страна, весь народ сделались их жертвой! Ведь жив еще Штейн, жив Ян, растет Тугенбунд. Они не смогут задушить его, хотя этого хочет сам король и Гарденберг и вся прусская казарма. Мы спасем Пруссию от нее самой, иначе она станет проклятием мира и бесславно падет! Ваш государь поможет нам! Он добр, великодушен и свободолюбив…