Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

Он долго сидел, обхватив голову руками. Наконец встал, злая улыбка появилась на его губах.

– Нет, мой милый скрипач, вы на этот раз не сыграете дуэта с Наполеоном. Вы будете играть то, что хочу я, потому что дирижер все же я.

Он аккуратно вновь запечатал конверт и позвал Кунста.

– Я еду на заседание конгресса, – сказал он. – Вот письмо. Возьмите его. В двенадцать часов и пять минут вы подадите его мне на заседание. Вы скажете, что оно только что пришло. Ровно в двенадцать часов пять минут. Ни минутой раньше, ни минутой позже.

Кунст взял письмо и молча поклонился, не выражая никакого удивления.

– Да, – добавил Меттерних, – немедленно, от имени императора, отправьте нарочных с приказом на сторожевые вышки зажечь на горах сигнальные маяки и костры, – часа в два пополуночи.

Кунст поклонился еще раз.

Меттерних уехал на заседание конгресса. Все представители были уже на своих местах. Лицо Анштетта было сумрачно, Гумбольт сиял, граф Нарбонн смотрел с затаенной насмешкой, герцог Виченцкий приветствовал его радостным возгласом.

– Мир, дорогой граф, мир!

– В чем дело? – притворяясь изумленным, спросил Меттерних.

– Вот читайте! Император согласен на все ваши условия, – торжествующе произнес Коленкур, протягивая ему бумагу.

Меттерних сделал радостное лицо и весело ответил:

– Тогда – мир! Давно пора!

Он взял бумагу и погрузился в чтение. Коленкур с довольной улыбкой смотрел на неге. Но вдруг он заметил, что лицо Меттерниха омрачилось. Потом граф покачал головой и, возвращая Коленкуру бумагу, с грустным вздохом произнес:

– К сожалению, дорогой герцог, здесь есть но… Мои полномочия не простираются на изменения условий, а здесь новые условия относительно ганзеатических городов и Голландии.

– Но ведь это временная мера! – воскликнул Коленкур. – И притом здесь указано, что его величество император австрийский одобряет эти условия и вы будете извещены.

– Тогда подождем, – со спокойной улыбкой проговорил Меттерних.

– Конечно, вопрос можно решить и завтра – это одна формальность, раз уже имеется согласие, – успокоившись, согласился Коленкур.

– Разумеется, – подтвердил Нарбонн.

Меттерних поддерживал незначительный разговор. Наконец часы пробили двенадцать. Меттерних словно с облегчением перевел дух. Ровно через пять минут вошел секретарь конгресса:

– Письмо его сиятельству графу Меттерниху от императора австрийского.

– Ну, вот! Это оно! – воскликнул Коленкур.

Меттерних медленно распечатал письмо и пробежал.

Лицо его словно застыло.

– Вы правы, – сказал он, – император согласен.

– Так, значит, мир, – весело перебил его Коленкур.

– Но, – спокойным тоном продолжал Меттерних, – к сожалению, уже поздно…

– Как поздно! – воскликнул изумленный Коленкур.

– Согласие пришло в двенадцать часов пять минут. До двенадцати часов французское правительство не изъявило безусловного согласия на условия союзников, – ровным металлическим голосом продолжал Меттерних. – С двенадцати часов ночи вступает в силу союзный договор между Австрией и коалицией. Австрия уже не посредник более, а воюющая сторона.

Ошеломленный Коленкур молчал.

– Но разве же не от вас зависит принять это? – спросил он наконец Меттерниха.

– Спросите их, – указал граф на Анштетта и Гумбольдта, – согласны ли они?

– Я протестую от имени русского императора. Переговоры кончены, – резко сказал Анштетт.

Гумбольдт, хотя и был не согласен с Анштеттом, но не смел раскрыть рта.

– Итак, конгресс кончен, – начал Меттерних. – Именем его величества императора австрийского объявляю вам, господин посол, что с двенадцати часов ночи десятого августа тысяча восемьсот тринадцатого года Австрия находится в состоянии войны с Францией.

– Но вы возьмете это завтра назад! – воскликнул возмущенный Коленкур. – Это неслыханно!

– Невозможно, – покачал головой Меттерних, – через два часа мы начинаем военные действия.

Несколько мгновений Коленкур, сильно побледневший, молча смотрел на Меттерниха, и в его глазах было презрение и бешенство. Наконец он овладел собою.

– Хорошо, – сказал он, – вы хотите войны! Вам будет война. До свидания в Вене!

Он слегка кивнул головой и, круто повернувшись, вышел.

Молча поклонившись, граф Нарбонн последовал за ним…

Левон и ненавидел, и презирал себя, но не мог победить себя…

Третью ночь в полубреду, в лихорадочном состоянии он стоял на страже у заросшей тропинки, ведущей из павильона к калитке.

«Я узнаю, я узнаю», – говорил он себе. Безумные, нелепые чувства овладели им. Откуда вдруг появилось у него убеждение, что княгиня изменяет мужу? Почему он с уверенностью ждал на этой тропинке своего соперника? Он весь быль охвачен безумием. «Но если я увижу, узнаю… Что тогда?«Здесь останавливалось его воображение…

Луна изредка выглядывала из‑за туч. Ночь была темная. Прижавшись к стволу толстого дерева, почти слившись с ним, стоял Левон. Было темно, но он дрожал, и его зубы стучали. Он завернулся в шинель, крепко сжимая эфес сабли.

Время шло. Левон чувствовал себя, как в кошмаре. Он ли это? Он ли, гордый князь Бахтеев, крадется, как шпион или сыщик, ночью в чужой сад, чтобы украсть чужую тайну, выследить женщину, притом носящую то же гордое имя. Последняя степень позора! Все это чувствовал Левон и в полубреду упрямо твердил:

– Пусть, пусть я презренный человек! Но я хочу знать! Сомнения ужаснее правды! Нет пытки мучительнее пытки неизвестности.

А, наконец‑то! Он весь напрягся, как струна. Дверь павильона хлопнула, послышались шаги. Левон совсем прижался к дереву, едва высунул голову, боясь дышать, изо всех сил сжимая зубы, судорожно стучащие.

Закутанная в плащ высокая темная фигура все ближе. Вот почти поравнялась. Луч луны, пробившейся из‑за туч, упал на незнакомца и озарил его. Ногти Левона со страшной силой впились в кору дерева. Он до крови прикусил губу, чтобы не застонать.

Он узнал эту высокую, слегка сутуловатую фигуру, эту голову, слегка склоненную на бок, это бледное, наполовину закрытое лицо…

Наступила минута, когда мрак окутал сознание Левона. Быть может, он лишился чувств. Когда он немного опомнился, он все так же судорожно обнимал дерево. В ушах шумело, дрожали ноги.

Нетвердыми шагами дошел он до калитки. Она оказалась открытой. Он вышел на улицу. Глубокая тишина и тьма царили вокруг. Но вот на небе появилось зарево… Высоко на горизонте запылали гигантские смоляные факелы… Они разгорались все сильнее… Ветер нес к небу сверкающие искры. Один за другим вспыхивали еще и еще факелы, теряясь вдали… Это были сигналы, возвестившие о прекращении перемирия…