Нина Молева - Софья Алексеевна

23 апреля (1653), на память Великомученика Георгия Победоносца, в Успенском кремлевском соборе была отслужена патриархом Никоном вместе с высшим чином духовенства литургия для отпуска на войну ратных полков с их воеводами. Обедня началась в 8-м часу утра. После обедни служили молебен о победе на врага. Молящиеся подходили под благословение патриарха, и все были приглашены государем в Теремной дворец и Столовую палату хлеб есть — на столованье.

Едва развиднелось, на Иване Великом в колокол ударили, чтобы всем вставать, боярам, полчанам да прочим служилым людям в Успенский собор собираться. В иных домах окна почитай всю ночь светились. Такого торжества никто не видал. Сказывали, каждому не то что воеводе — полчанину государь к руке подойти разрешит, кир-Никон собственноручно благословит. Не иначе сам святейший весь порядок и положил. Да еще чтобы жен и дочерей в собор брать — около самой государыни-царицы с семейством царским стоять. Известно, с бабами переполоху не оберешься. Кто из бояр да стольников промолчал. Кто попенять вздумал: никогда такого в заводе не бывало. Государь разгневался — как святейший приказал, так тому и быть. И чтобы все в нарядах наипышнейших — и народ московский, да и иноземцев удивить. Лошадями бы похвастать.

У ворот кремлевских толчея непролазная. Колымаги да возки друг на друга наезжают. Лошади ржут, на дыбы вскинуться норовят. Возницы в горло орут, кнутами хлещут. Внутри Кремля у коновязей мест сразу не стало. Выходит, довезут боярскую семью до паперти, а там хоть обратно в город выезжай. Погода переменчивая. То с Замоскворечья потянет ветерком — солнышко проглянет, то снова небо тучами заволочет, дождь, как из лейки, льется. Над боярынями надо бы покрывала на шестах растянуть, да где там! За толчеей шестов не поднять.

Зато в соборе порядок удивительный. Государь на своем государевом месте, что у южных дверей, государыня — у северных. За государевым местом бояре, окольничьи и думные дьяки по чину, обок него бояре-воеводы и среди всех первый князь Алексей Никитич Трубецкой. Рядом с государыниным местом боярские и прочие честные жены. А позади, до самых западных дверей, полчане в десять рядов. Тут и стольники, и стряпчие, и дворяне, и жильцы, и полковники, головы и сотники стрелецкие. Ни утеснения, ни споров. У каждого свое место — по роду, заслугам да годам.

Обедню отслужили, государь со своего места царского сошел, промеж воевод стал. Святейший к ним так и обратился: воинство православное. Молебен кир-Никон по-особому служить стал: гласом тихим, проникновенным. Сослужащие ему тоже гласов подымать не стали. От пения стройного да еле слышного многие в слезы ударились. Государь главу склонил, очи стирает. Известно, кому судьба из похода вернуться, кому нет.

К иконам прикладываться пошли, духовенство стало читать молитвы на рать идущим с поминанием имен воевод да начальников, почитай всех, кто в храме стоял. Государь же воеводский наказ кир-Никону передал. Святейший наказ тот в киот образа Богоматери Владимирской на пелену поместил — благословился у Божьей Матери, а уж там государю его вернул, царь — князю Алексею Никитичу Трубецкому с товарищами. Немного государь слов напутственных своему воинству сказал, да ничего к ним не прибавить — чтобы служили честно, не уповали бы на многолюдство войска и на своеумие — ратное дело строгое, единоначалия требует. Чтоб не коснулось их сребролюбие — не польстились на чужие богатства и прибыток. И чтоб не боялись страху человеческого.

Кир-Никон государя и государыню просвирами благословил, тогда только и началось целование царской руки. Святейший захотел: сначала к государю подходили, а за ним под патриаршье благословение. Старшим придворным припомнилось: чисто государь Михаил Федорович с отцом своим телесным и духовным патриархом Филаретом. Иные перешептывались, что уж указы появились с подписью «государь-патриарх». Да не часто ли царь патриарху в землю кланялся да к руке прикладывался? Всё на народе, всё во унижение будто. Коли бояре молчали, то не по своей воле. А кир-Никон за всеми доглядывал. Знали: все запомнит, все припомнит. Государя не щадит, что ж об остальных толковать.

Государь из собора пошел, дождь, как из ведра, хлынул. Спасибо царицу да царевен ранее увести успели. Иному бы досада, а государь лицом просветлел. Известно, дождь на Георгия вешнего к большому прибытку. Оно об урожае говорится, так и тут урожай, только что ратный. В южных дверях соборных царь к воинству своему обратился — всех почтил приглашением в дом свой. Лучшим людям в Передней палате дворца стол накрыли. Государь всех вином из рук своих жаловал. Во время столования из посланий апостола Павла читано было да из жития страстотерпца Георгия. Многие псалмы царские певчие пели. Угощений вдосталь, а к ним меды красные и белые, романея.

Сколько раз государь сам слово говорил, что здоровья да благополучия воинам своим желает, что не за него биться будут — за землю русскую да церковь православную, что для всех есть единый суд — Божий, человек же всегда человеком останется: где ослабнет, где согрешит, лишь бы в помыслах своих чист был. Алексей Никитич Трубецкой ответ держал, чтобы не печалился о них государь. Не в первый раз в поход идут, Бог даст, и победу не первую принесут. Государь старика обнял, да и шепнул, что он-то за свое царствование первый раз войско напутствует. Просил боярина обид не помнить да себя, по возможности, беречь. Мол, нужен ты, князь, государству Российскому, ой, как нужен. И хоть многими сединами украшен, а краше его в воинской одежде иного и молодого не найти. В воинстве, мол, ты счастлив, Алексей Никитич, и недругам страшен. Что тут боярину сказать? Вместо слов всяких тридцать раз государю до земли поклонился.

Только и такого прощания с ратью государю и патриарху мало показалось. Больно многого от похода ждали.

26 апреля (1653), на память святого Стефана, епископа Великопермского, царь Алексей Михайлович проводил всю собранную рать в поход. Воины проходили через Кремль от Никольских ворот в Спасские, под переходы, соединявшие патриарший двор с Чудовым монастырем. Царь и патриарх стояли на переходах, и кир-Никон кропил войсковое шествие святой водой.

Дел много, а все же не забыл государь и о сестрах-царевнах распорядиться: велел новые хоромы им поставить. Больше супруги своей жалел.

— Вот мы и у праздника, государыня-сестица! Вот и дождались новоселья! Славно-то здесь как, Аринушка, — чисто в раю. Спасибо государб-братцу — расстарался.

— Вот и ладно, что так порадовать тебя сумел, Татьянушка.

— А нешто ты не радуешься, Арина Михайловна? Нешто тебе новые хоромы не по душе? Как есть государские — не то что теремная теснота.