Бетси Шидфар - Абу Нувас

— Поистине, воздаяние не по проступку, — вздохнул Хали, — но сейчас зинджи дешевле пшеницы.

Хасан отвернулся и опустил голову, стараясь поскорее проехать это место. Он не раз видел, как убивали людей, но никак не мог привыкнуть к этому. А Хали, как будто ничего не случилось, рассказывал:

— Видишь, там уже начинаются финиковые рощи, которые развел аль-Басри, знаменитый садовник, получивший за свое искусство большие наделы. А тут река Кархая, которая течет в Тигр, она дала имя самому большому кварталу города — Карху.

Хасан ехал молча, ему не хотелось говорить; не радовала ни яркая зелень пальмовых рощ, ни веселый блеск зеленоватых вод рек. Наконец Хали, ненадолго замолчав, спросил его:

— Брат, неужели ты опечален тем, что избили черного раба? Клянусь жизнью, у нас избивают и рубят головы и свободным, а если надевать траур по каждому, будешь всю жизнь ходить в черном.

— Нет, мне стало грустно, потому что я задумался над тем, зачем Аллах бросил нас в такой мир, — ответил Хасан.

— Разве ты философ или богослов, чтобы думать об этом? — нетерпеливо прервал его Хали. — Ты поэт, не порть себе печень такими размышлениями, а то твои стихи прокиснут, как прокисли глаза и мысли у всех джабаритов, кадаритов и им подобных. Лучше посмотри вперед, ведь мы подъезжаем к Басрийским воротам!

Хасан поднял голову. Дорога опять стала уже, по бокам шли каналы, сплошь запруженные судами. Казалось, будто вода заросла камышом — так густо она утыкана остриями мачт. Впереди, на дороге, люди сбились в густую толпу. Поднявшись на стременах, Хасан различил впереди блестящую полосу воды.

— Что это? — спросил он, обернувшись к Хали.

— Мост на судах. Доставай два данника: за себя и своего коня. А если ты богат, можешь заплатить и за меня. Только наберись терпения, ведь, как говорит Аллах в Своей Книге: «Терпение лучше всего». Видишь, сколько народу скопилось у моста, и ни один из них не пройдет, пока не заплатит что причитается.

— Точь в точь как прямой путь, ведущий в рай, — усмехнулся Хасан. — И здесь всегда так?

— Сегодня четверг, люди едут на рынок, потому что в пятницу торговать запрещено, но христиане и иудеи часто обходят это запрещение, ведь они не соблюдают пятницы.

Толпа медленно несла их вперед. Хасан устал от шума и давки, ему хотелось выбраться отсюда куда угодно. Конь храпел и вскидывал голову. Наконец они очутились у берега.

Мост — широкие лодки, крытые бревнами и связанные толстыми канатами из пальмового волокна, — выглядел ненадежным. Он скрипел, и казалось, сейчас развалится. Однако по нему важно шли верблюды, бежали овцы, пробирались среди пешеходов всадники. Бросив сторожу несколько мелких монет, Хасан, а за ним Хали вступили на бревна. Кони шли осторожно, мост плавно покачивался, и внезапно Хасан понял, почему Багдад называют чудом света. С моста были хорошо видны широкие дороги и улицы предместья, перемежающиеся каналами. Серебряным полукругом сверкала вода во рву, окружавшем невысокие стены Большого города, охватывающего все рынки и предместья; зеленые пятна пальмовых рощ казались бархатными подушками. А вдали темными скалами вставали башни и стены Круглого города — 60 локтей высотой, с бойницами и румийскими окошечками, забранными частой решеткой, пропускающей свет, но задерживающей дождевую воду.

Ясное и холодное небо сияло ослепительно-голубым светом, и все краски казались ярче — белее стены богатых дворцов, темнее зелень садов, рощ и виноградников, протянувшихся широкой полосой у предместья Кильваза. «Средина мира и пуп земли», — вспомнил Хасан слова пучеглазого набатейца. А Хали, подъехав вплотную к нему, подтолкнул локтем:

— Первое, что мы сделаем, — отправимся в лавку Шломы, моего старого знакомого, она недалеко.

Хасан, утомленный непривычным шумом, кивнул. Они проезжали по широкой улице. Справа тянулся ряд больших зданий, их низ обмазан нефтяной смолой и блестел на солнце. — Это все бани, — пояснил Хали, видя, как недоуменно оглядывает Хасан необычные дома. — Их в Багдаде много тысяч. А налево — рынок хорасанских ткачей и суконщиков. Ты можешь купить здесь любую ткань, даже индийскую парчу, если захочешь подарить ее какой-нибудь красотке.

Потом они свернули, и Хасан увидел двухэтажный дом, обнесенный со всех сторон крытой галереей. У коновязей привязаны кони и мулы, отдельно стоят понурые ослики. В доме шумно спорят, чей-то голос урезонивает: «Тише, почтенные, если мухтасиб пришлет сюда своих людей, нам всем придется плохо — меня лишат права торговать, а вы поплатитесь спиной». — «Молчи, Шлома, ты так или иначе попадешь в ад и будешь просить меня о глотке воды, но я не дам тебе испить из райского источника, так же, как ты не даешь мне сейчас вина».

— Это Ибн Дая, — сказал Хали, останавливая коня. — Наверное, у него кончились деньги, а проклятый еврей не хочет дать ему в долг. Пойдем.

Хасан кивнул и, хотя ему сейчас больше всего хотелось остаться одному, пошел за своим новым другом.

Шлома был высокий рыжебородый и голубоглазый еврей. Он мягкими успокаивающими движениями отстранял от себя маленького человека, наскакивавшего на него. Увидев вошедших, Ибн Дая бросился к ним:

— Вы — ниспосланные мне с небес ангелы. Дайте мне динар, и я заткну им глотку этому неверному.

Сидевшие на скамьях и на полу захохотали, возгласами поддерживая маленького.

— Привет тебе, Хали! — крикнул кто-то. — Ты опоздал и теперь плати за это!

— Платить будет наш новый друг, — подмигнул Хали. — Абу Али ибн Хани из Басры, о котором вы, наверное, слышали.

— Слышали, слышали, — откликнулся юноша с красивым надменным лицом. — Он из южных арабов, которые женятся на своих матерях, чтобы не давать выкуп за невесту в чужую семью, а на свадьбе гостей угощают высосанным сахарным тростником и похлебкой из прошлогодних костей.

— О брат мой, скажи, как называется твой город? — привстал с лавки другой, маленький и толстый, похожий на овцу.

Хасан знал, что жителей Басры дразнили за то, что они будто бы произносят «Басира», а халиф аль-Мансур приказал даже дать за это одному басрийцу десять плетей. Усевшись, он вежливым тоном ответил толстяку:

— О достойнейший брат арабов, конечно же, мой город называется Басра, ибо если я назову его Басира, то это «и» будет отяжелять его так же, как тебя отяжеляет твой курдюк, лучшая твоя часть. Что же касается северных арабов, то я скажу, что лучше жениться на матери, чем взять в жены двоюродного брата, и кто сосал высосанный сахарный тростник, знает, что он вкуснее, чем бараний череп, который хозяин привязывает к веревке и подносит каждому гостю, чтобы тот насладился его лицезрением. А слюна, источаемая голодными гостями, не пропадает у благородных сынов Аднана зря — ее собирают в кувшины и подают вместо щербета, когда гости падают от жажды.